– Ну, еще бы. Ну, может быть. Подозреваю, отчасти ты прав. Я тоже не лишен романтической сентиментальности, хотя совсем иного сорта. Но, Ричард, прости, если я буду не до конца последователен в своей аргументации, только ведь эти три пугала, каждое по-своему, грудью защищают отвратительную тиранию Москвы и все ее деяния, которым нет оправдания, но которые по крайней мере теперь относятся к прошлому. А вот гадины вроде этих никогда не переведутся. Они просто оглядятся вокруг, найдут еще какую-нибудь пакость и встанут на ее защиту. Вот с каким противником стоило бы скрестить шпаги. Да только не нам тягаться с ними в живучести и в преданности своему делу. Нас похоронят и предадут забвению, а они и их потомки будут жить и здравствовать. – Моментально вернувшись к своей обычной манере, Криспин добавил: – Боюсь, тебе придется изрядно потрудиться, чтобы должным образом перевести этот монолог.

– И пытаться не буду, – ответил Ричард.

– Скажи ей, что я, как чех, не могу простить сэру Стивену четверти польской крови. Сожалею, что чешская сторона моей натуры вот так вот вылезла наружу.

– А я не сожалею. Да и ты, как мне кажется, не сильно.

– Да, ты прав, даже совсем не сожалею. Скотина.

Когда через минуту Анна заговорила, ее интересовал не смысл Криспинова монолога, а цены в модных магазинчиках, мимо которых они проезжали.

Глава одиннадцатая

Пока то, что произошло получасом позже, все еще происходило, Ричарду почти не удавалось о чем-либо подумать. Единственная мысль, которую он додумал до конца, сводилась примерно к следующему: ни его разум, ни его воля в процессе не участвуют, все его действия, до самых последних мелочей, абсолютно самопроизвольны, чего раньше с ним никогда не бывало. Потом, когда все кончилось, он подумал, что на самом деле все было совсем наоборот. Никогда раньше он так целенаправленно и так всецело не сообразовывался со своими желаниями, не опираясь ни на память, ни на привычку, отдаваясь происходящему до конца, а не пребывая, как обычно, большей частью своего существа где-то в другом месте.

Автомобиль со своими тремя пассажирами остановился возле парадного входа в «Дом», и Криспин вышел. Перед этим он вручил Ричарду листок своей непредвиденно безыскусной писчей бумаги, на которой его еще более непредвиденно детским почерком был написан какой-то адрес в Беркшире, вне всякого сомнения котолыновский, а также инструкции, как туда добраться. Пока Ричард разобрал написанное, сложил листок и спрятал его в карман, они уже почти подъехали к дому Леона. Потом Ричард не мог припомнить, как сказал шоферу, чтобы тот уезжал, или уматывал, – хотя что-то такое он, безусловно, должен был сказать, – не помнил он и того, почему ему пришла в голову мысль отдать такое распоряжение, хотя она, по всей вероятности, могла прийти только потому, что Анна подала или не подала ему определенный знак. Этот знак, должно быть, также сообщал, что в доме никого нет или что по крайней мере никто не помешает им подняться на верхний этаж и проникнуть в каморку, явно служившую ей спальней. Предметов, которые можно было с полным правом назвать мебелью, в ней было совсем мало, зато повсюду на полу оказались разостланы какие-то вещи, – впрочем, они не помешали добраться до кровати.

Через некоторое время он заговорил с Анной по-русски. Она сразу же будто одеревенела в его объятиях.

– Говори по-английски, – попросила она на русском.

– Но ты же не поймешь.

– Говори по-английски. – Теперь она лежала к нему спиной.

– Ты невероятно красива, и это было просто чудесно, – проговорил он, эксперимента ради, по-английски и осекся. В голове его почему-то отчетливо возникла картинка – первая за долгое время: Криспин, с безучастным видом взирающий на него, пока он доверительно повествует об этой Анниной просьбе, а также, возможно, о том, что до сего момента они не произнесли ни единого слова ни на том ни на другом языке, словно дав обет или побившись об заклад. Выходит, не так уж и чудесно. Сейчас до него вдруг дошло, что в процессе он, точно пережив мозговую травму, почему-то все время думал, что говорить бессмысленно, она все равно не поймет ни единого его слова, потому что он – англичанин, а она – русская.

Даже когда эти мысли уже проплелись, заплетаясь, сквозь его сознание, она так и не сказала ни слова, однако он видел уголок ее глаза, и глаз этот был открыт.

Ричард попробовал еще раз:

– Разве не удивительно, как иногда такие вещи случаются будто сами по себе, не успеешь оглянуться – а все уже произошло, словно каким-то непостижимым способом было предрешено заранее?

Глаз Анны закрылся и снова открылся, причем закрытым оставался гораздо дольше, чем требует простое перемигивание.

– Ну ладно, согласен, я не силен в разговорах на эту тему, о чем искренне сожалею, но мне правда с тобой очень хорошо – ты, конечно, и сама это поняла.

Анна слегка повернула голову на подушке, полностью скрыв от него лицо. Ему смутно припомнилось, что иногда на затылке у девушки появляется очень определенное выражение, но ее затылок совершенно ничего не выражал.

«Ну ладно, – сказал Ричард про себя, – начиная сердиться, попробуй-ка теперь сама, голубушка, да, я согласен, мой лепет звучал довольно средненько, я бы даже сказал, попросту пошло, ну что ж, посмотрим, как у тебя получится, при таких-то обстоятельствах, да и вообще, кто сказал, что в такой момент полагается говорить чистую правду, и даже будь у тебя толика какой-нибудь там словацкой или словенской крови, все равно сравнивать было бы нечестно, и что же, разрази меня гром, мне дальше-то сказать?»

– Извини, но я никак не могу придумать, что еще сказать, совсем не получается, да и вообще мне казалось, в этом деле куда как важнее то, что ты делаешь и как именно делаешь, а не то, что ты говоришь, – или по-русски все совсем по-другому?

Ричард надеялся, что, услышав эти слова, исполненные искренности, реализма и всего такого прочего, Анна в мгновенном порыве обернется к нему, но просчитался. С формальной точки зрения монолог его преследовал одну цель – заставить Анну повернуться и заговорить, однако на самом деле эта перспектива прельщала его куда меньше, чем, по идее была должна, – нет, чем в принципе была должна прельщать. Анна сразу же покажет ему во всей красе свое русское лицо, вернее, свое лицо русской женщины, – да, конечно, это не совсем одно и то же, но на практике трудно отличить одно от другого. Он, видимо, недостаточно долго прожил в Ленинграде или не уделил там достаточного внимания ни одному из этих аспектов бытия. Кроме того, ему пришло в голову, что образ Анны Карениной всегда казался ему куда менее интересным и убедительным, чем образ Вронского, не говоря уж о Каренине, и что ни один из этих трех не будоражил его так сильно, как образ Левина.

– Ну ладно, чего же ты хочешь, еще немножко полежать, или чего-нибудь выпить, или что?

Еще одна пауза, Анна то ли обдумывала звучание – вряд ли смысл – этих слов, то ли снова впала в забытье, потом она перевернулась к Ричарду лицом. Повернувшись, она покопошилась, пристраиваясь, изо всех сил давая понять, что вот она просто захотела так повернуться – и повернулась. Веки ее оставались приопущенными. Потом она накрыла его ногу своей и произнесла: