– Не бойся, Фредди нет дома. Все устроено.
– Откуда ты знаешь?
– Я сейчас туда еду, мы уговорились заранее. – Годфри помолчал. – Хочешь, поехали со мной.
– О Господи, – выдохнул Ричард и робко дотронулся до рукава Годфри. – Мне бы так этого хотелось. Только подожди, а как насчет…
– Сэнди там тоже не будет. Она обедает с ректором Бейлиол-колледжа.
– Ты шутишь.
– Ничуть. У нее широкий круг знакомств, как сказал бы Криспин. Если можно, я сейчас ему быстренько позвоню, потом мне нужно секунд двадцать поболтать с типом, который именует себя художником, и сразу поедем. Подожди внизу.
Внизу, в прихожей, Ричард столкнулся с Добсами, которые собирались уходить, вернее, надеялись, что теперь можно с достоинством ретироваться. По крайней мере, надеялась Пэт, а Гарри просто хотел есть.
– Она спит, – сказал Ричард, уповая на то, что его голос звучит убедительно, – Корделия действительно спала или притворялась спящей, когда он заглянул к ней минуту назад. – Мы потом поговорим.
– Вот и хорошо, – отозвалась Пэт, потом, неуверенно: – Она правда была очень расстроена.
– Вне всяких сомнений. Совершенно верно. Хорошо, что этот Фейрбратер оказался под рукой.
– Еще бы. Ладно, мы пойдем, Ричард. Дай знать, если я смогу тебе чем-то помочь.
– Конечно. – Он сощурился, чтобы показать, насколько серьезно относится к ее словам, – Вы очень нам помогли тем, что приехали. Вы оба.
Ричард стоял на пороге и уже собирался захлопнуть дверь, но Гарри вдруг развернулся и снова подошел к нему.
– Да, кстати, напомните мне адрес, – начал он и, убедившись, что Пэт не слышит, продолжил, – трам-пам-пам, я не об этом. Я просто хотел сказать, вы представляете, она к ней действительно привязана кто бы мог поверить.
– В данный момент я готов поверить во что угодно.
– Ага, спасибо большое, – в полный голос провозгласил Гарри, поворачиваясь и махая рукой. – Позвоню вам завтра, – добавил он.
Почти сразу же появился Годфри.
– Я готов, – доложил он. – Поедем на такси?
– Лучше на моей машине. – Открывая дверцу, Ричард уточнил: – Как ты думаешь, Корделию можно оставить одну?
Годфри глянул на часы.
– Если ты хочешь, для облегчения души, пойти посидеть с ней, кто-кто, а я возражать не стану. Нет, прости, давай-ка поедем на такси, раз уж мы хотим поговорить. Но все равно спасибо.
У Ричарда не было особого желания говорить, а вот у Годфри, похоже, было. Например, едва такси тронулось, он сказал:
– Меня до сих пор коробит от этой сцены. Бывают в жизни ситуации, когда, в силу самих обстоятельств, человек просто обязан вести себя определенным образом. В таких… в таких случаях ни твои истинные побуждения, ни твой опыт не играют никакой роли.
– Кажется, я понимаю, о чем ты.
– Так вот, в данной ситуации мне полагалось занять положение нравственного превосходства над тобой, это что-то вроде безусловного рефлекса. Когда хищник видит убегающую жертву, он должен пуститься в погоню, у него нет выбора. Это не зависит от его желания.
– Разумеется.
– Я хочу сказать, что на самом деле я не чувствую ни малейшего нравственного превосходства. В конце концов, сам-то я бросил Корделию, просто взял и бросил. Ты этого не сделал.
– Нет – пока.
– Значит, у тебя изначально есть кое-какие нравственные преимущества. Знаешь, когда она несла всю эту ахинею, про то, какая она несчастная, как ей из-за тебя было плохо и как ей из-за тебя плохо сейчас, на меня вдруг нахлынуло, я вспомнил, каково быть ее мужем. Никогда не знать, вкладывает ли она какой-то смысл в свои слова, и постепенно приходить к выводу, что она просто не знает смысла слова «смысл». Для нее слова – просто слова. Нэнси в этом плане совсем другая. И знает это. Я не хочу сказать, что в ее словах всегда есть смысл, иногда она несет полную околесицу, а сознается в этом не чаще чем раз в несколько лет, но… она знает. А пытаться поговорить с Корделией про правду и ложь – это все равно что попытаться описать слепому, что такое красный цвет. Причем еще такому слепому, который то и дело просит, бож-жалуйзда, берездань вдолговывадь мне до, ждуо и дурагу бониадно, золныжго. Надо же, похоже, там какая-то вонючая демонструшка.
– Вонючее что?
– Демонструшка. Демонстрация. Ну, знаешь, плакаты и лозунги. Толпа разобиженных горлопанов. Вот я через это не прошел. Оно прошло мимо меня, как принято говорить. Хотя обид у меня хватало. Ты когда-нибудь был на демонстрации, Ричард? Или полагается говорить «с демонстрацией»?
– Нет, никогда.
– Ну, вот видишь. С одними это случается, а с другими нет. Это как богоискательство.
Помолчав несколько минут, Ричард заговорил:
– Мне казалось, что ты бросил Корделию, потому что она не могла родить ребенка или не хотела что-то такое.
– Одно время это был больной вопрос, пока я не узнал ее получше, вернее, не понял, что никогда не узнаю, ну, ты понимаешь. Потом все это опять всколыхнулось, когда я познакомился с Нэнси. Я, видимо, тогда решил, что версию про ребенка мое семейство лучше проглотит. Оно и к лучшему, если принять во внимание, что потом произошло, а также то, чего не произошло. Представь, если сумеешь, каково быть ребенком Корделии. О Господи, опять эта паршивая демонструшка. Ну откуда?
– Какой все-таки кошмар, правда? – сказал Ричард. – Я имею в виду ее.
– В нынешнем ее виде. Да. Впрочем, если разобраться, хорошего в ней всегда было мало.
– И какие ужасные вещи она говорила.
– Да, согласен.
– Независимо от того, понимала она их смысл или нет.
– Иногда актер может растрогать нас до слез, хотя он не переживает того, о чем говорит, и зачастую просто не понимает смысла своих слов. Странное дело.
– Я не о том, Годфри. Что еще она могла сказать? Очень может быть, что как раз сегодня она сознавала смысл своих слов, хотя, возможно, никогда не сознавала его раньше. Трудно сказать. Может быть, она действительно испытывала те чувства, о которых говорила. Очень многие на ее месте испытывали бы то же самое. Даже самые дурные, глупые, неуравновешенные и эгоистичные люди на свете.
– На мой взгляд, дружище, ты слишком мудрено все завернул. Мой тебе совет – принимай Корделию такой, какова она есть, как и любого другого человека. Кто такая эта особа с мужем на поводке, как ее там? Хобс? Нобс?
– Добс. И он тоже Добс.
– В этом я не сомневался. Его я видел всего минуту, но за это время он успел каким-то образом пронюхать, что я – бывший муж Корделии, а также недвусмысленно выразить свое изумление, что, оказывается, на свете целых два таких идиота, а если два, так ведь может быть и больше? – Годфри содрал с себя очки и принялся яростно растирать кулаком веко. – Ее-то я сразу раскусил. В смысле, понял, к какой категории она относится. Корделина служка. Или прислужница. У нее всегда был дар приманивать таких вот недотеп и заставлять их выполнять свои подчас очень обременительные поручения без малейшей надежды на ответную услугу. Однажды, когда мы еще жили в Айвере, у нас был званый обед, точнее, у нее был один из ее званых обедов, и всю работу, вплоть до натирания дверных ручек, делали… сейчас уже не помню кто, их было штук пять-шесть, в разное время. И их не только не позвали на обед, но они даже этого не ждали. Ты только подумай.