Человек ко всему привыкает, никто не может сказать, что лучше: ждать, надеяться и верить, что в один из дней твоей жизни вдруг раздастся долгожданный звонок вроде: «Здравствуй, это я!» – и, увидев на пороге любимого, ты, забыв обо всем на свете, а на самом деле думая про себя: «Интересно, как я выгляжу, не очень помятая? Халат не к месту…» – бросишься к нему на шею и зацелуешь до обморока. Или знать наверняка, что любимый больше не придет никогда, разве что во сне, и целовать его, возможно, тебе придется один-единственный раз, прощаясь навеки. Печаль и тоска, растянутая во времени, по адекватности энергетической составляющей вполне соответствуют той, что человек испытывает, увидев мертвое тело, про которое нужно сказать: «Да, это он (или она). Я подтверждаю, потому что не далее как позавчера мы сидели обнявшись на веранде и говорили о том, что камин неплохо бы поменять, шамотный кирпич оказался плохого качества и вообще, может быть, подсунули наш, а не итальянский, как обещали».
На третий день утром вездесущий Борис Сергеевич позвонил Ане и сказал:
– Мы сдаемся, не можем найти ничего, ищи по больницам, может быть, он в центральных, не в районных. На всякий случай нырнем еще пару раз, потом сворачиваемся. Чудес не бывает. Обыкновенно сутки, максимум двое, но тело всегда находится.
– Спасибо, Борь. – Это было не дежурное «спасибо», это было от всей души, исполненной почти реализованных надежд.
– Отдохни, девочка. – По смыслу это было отеческое напутствие, но Аня, которая находилась в напряжении каждую секунду, уловила некоторое несоответствие. Она, конечно, не девочка, она всего на пару лет младше Бориса Сергеевича. Выпив залпом полстакана водки, она немного расслабилась. Ей хотелось услышать от кого-нибудь эти слова. Георгий никогда не бывал с ней ласков, и волшебные слова «спасибо» и «пожалуйста» давно вышли из употребления в их семье. Будучи мудрой женщиной, Аня знала, что идеальных людей не бывает. Георгий был почти идеальным.
Через пятнадцать минут Борис позвонил еще раз.
– Не звони никуда, нашли.
– Как – нашли?! Ты только что сказал, его нигде нет. – Анна говорила так, будто еще оставался шанс, что его нашли в дымину пьяным на диване прибрежного ресторана.
– Он запутался в тине, недалеко от вашего причала.
– Помогите ему выбраться, я сейчас приду. – Она резко протрезвела, параллельно мозг диктовал: «Ты разговариваешь так, будто он жив; его нет, он утонул, ты идешь не на встречу с Георгием, ты идешь оплакивать его тело».
Аня прибежала на причал, она видела, как работали водолазы, как доставали с помощью сетей и лебедок то, что раньше было смыслом ее жизни. В эти минуты медленно умирала она сама. Истерики не было, пришло обыкновенное трезвое понимание, что жизнь ушла. Андрейка – взрослый, маме много не надо, от нее ничего не зависит. В голове сработал автопилот. Мозг включился на полную катушку. «Ох, это уже произошло, я ничего не могу с этим поделать, я могу сделать для него последнее хорошее дело – похоронить его так, как он хотел. Он так много говорил о смерти, что я практически уже провела генеральную репетицию – боже, как цинично!» Голова работала на удивление четко. Аня позвонила друзьям и родственникам. Слава богу, ей не пришлось самой заниматься организацией похорон. Она отдалась горю настолько, насколько смогла, но мысли ее были далеко, потому что решение уже было принято: она не станет жить без него. Уверенности в том, что, попав на тот свет, обязательно встретится с Георгием, тоже не было, но была хотя бы надежда. Даже если бы шанс был один из ста, она все равно сделала бы это.
– Не надо развеивать прах над водой, это отвратительно, так делают только для дьяволов, это кощунство! – шуршали вокруг тетушки.
«Они не понимают, что не выполнить его волю я не могу. Что такое прах – это просто сожженные килограммы органов, внутри которых нет никакой сущности. А вдруг человек сгорел на воде, тогда его прах так или иначе окажется там. Нет, сделаю, как он велел».
Дальше все было как в тумане – крематорий, красивый гроб, прощание, пламя топки – и все. Аня ловила себя на том, что в голову лезут дурацкие мысли. Она пыталась определить, сколько весит прах, ей казалось, килограмма полтора. Затем поехали на причал развеивать прах, слава богу, никто не орал дебильными голосами.
Потом были поминки. Сначала в ресторане, а затем дома. Мама сказала, что Анюта держалась молодцом.
В этот момент Аня открыла маме свои планы.
– Не могу тебе ничего запретить, ты взрослая женщина, у тебя взрослый сын, прошу только, пережди какое-то время, дай себе срок хотя бы месяц. Тебе есть чем заняться, думаю, Георгий не зря просиживал над своими науками, может быть, какое-то его открытие изменит всю твою жизнь.
Мать как в воду глядела.
После девятого дня Аня решила наконец-то заняться кабинетом Георгия. Она так и не заходила туда ни до, ни после смерти мужа. Открывая дверь в эту запретную комнату, почувствовала, как прошибает пот от волнения.
Полумрак, множество книг, кассеты, диски, блокноты, тетради – компьютером Георгий не пользовался. Он всегда писал обыкновенной шариковой ручкой, у него был ежедневник, куда он педантично вносил расписание деловых встреч и планы на неделю.
Этот потрепанный ежедневник Dupont, застегнутый на серебряную кнопку, лежал на столе, полки справа и слева от стола были заполнены толстыми тетрадями с замусоленными уголками листов, видеокассетами и кипами журналов. Там же стояли коробки из-под обуви, в которых лежали фотографии. Это было так похоже на него, порядок в мыслях – порядок во всем. Нигде не валялось ни листочка с пометками, ни карандаша. Остро заточенные карандаши и простые шариковые ручки стояли в стакане тут же на полке, но так, чтобы до них было удобно дотянуться.
У Ани полились слезы. Она почувствовала себя в его мире, мире любимого и родного человека. Они на мгновение вновь были вместе. Если только все это правда и душа существует, то в этот миг она наверняка находилась в кабинете Георгия.
Все тетради были тщательно датированы, на них были наклейки с числами. Аня включила настольную лампу и села в кресло, решив посвятить этот вечер изучению трудов Георгия Мелидзе. Она знала, что ее ожидает нечто необыкновенное, готовилась к тому, что многого не поймет, но не полная же она идиотка, суть все равно будет ясна. В конце концов, покажет рукописи умным профессорам, которые тоже частенько бывали у них в гостях.
Аня взяла наугад одну из тетрадей и сквозь слезы быстро пролистала ее с конца. Почерк, конечно, у Георгия был не каллиграфический, более того, если бы она не была уверена, что это писал он, подумала бы, что какой-нибудь третьеклассник выводил свои каракули, выполняя домашнее задание. Буквы плясали в разные стороны, предложения были короткими и рваными, и это, кажется, были не научные труды. Это были самые настоящие дневники. Потому что каждый новый день был отмечен датой и даже временем, когда делалась запись. Аня рассеянно пролистала еще пару тетрадей и решила, что нужно начинать чтение с самых ранних записей, которые как раз совпадали с началом их совместной жизни. В тот момент, когда ей пришла в голову эта мысль, ее внимание привлекла одна фраза. Видя ее перед глазами и зная наверняка, что это писал Георгий, Аня подумала, что у нее начались галлюцинации. Даже не фраза, а слово: «глумились…», а дальше «…как могли, но кайфа не было. Весь процесс – с трудом на троечку». Между прошлым и настоящим пронесся миг, про который говорят, что в него уместилась бы жизнь. Внутри все заколотилось, кровь прилила, затем отхлынула от лица, оставив на лбу холодные капли пота, в ушах противно зазвенело, а глаза и мозг делали свое. Она глубоко вздохнула и прерывисто выдохнула, так учил делать Георгий в минуты волнения. Аня затормозила перелистывание и вернулась к началу описания. Слезы пропали, стало любопытно и страшно.