Труп был истерзан, без головы.
— Не надо, сынок, не смотри! — Мирче нащупал сумку и вытащил карту.
— А… голова?
— Голова где-то здесь, поблизости. Все. Уходим отсюда.
Они ехали, не останавливаясь, столько времени, сколько потребовалось, чтобы Ковард взял себя в руки и смог прочитать по карте, где они оказались.
— Мы вроде бы совсем близко, — Ковард ткнул пальцем в крестик, которым Мирче обозначил нужное место. — Что мы все-таки ищем?
Мирче ответил уклончиво:
— Нужно дойти точно до этого места. Если я правильно угадал, сумерки нам помогут.
Они вышли из леса в поле. У Коварда защемило внутри. Вот здесь на Найю напали. Ей было очень страшно. Еще страшнее, чем Коварду. Ведь с Наей не было Мирче. И никто-никто не мог ее защитить.
А вот и тот самый холмик, нора песчаной лисицы. Спасительное укрытие. Или наоборот? Ковард представил Сьяну: «Она стала калекой. Зачем заставлять ее жить?» Она неправа, неправа. Ведь Ковард так любит Найю. Он не может представить, что Найи с ним больше нет…
— Ковард, нам нужен пень. Здесь есть какой-нибудь пень?
— Пень?
— Пень, пень. Есть поблизости пень?
Духи! Зачем ему пень? Ну, вот там, поближе к Лесу, вроде бы есть. Пень. Правда, странный какой-то.
— Странный? Он кажется тебе странным? Что в нем такого, Ковард?
Ковард пожал плечами. Мирче не увидел, но, видимо, как-то растолковал молчание спутника.
— Значит, придется ждать темноты.
Ковард не понял, зачем, но спорить с Мирче не стал. Он смертельно устал — от страха, от тяжких мыслей, от неясности, что они ищут…
Мирче словно догадался о том, что творится внутри у Коварда.
— Знаешь, надо поспать, сынок. Думаю, в этот раз ты не будешь считать баранов.
Ковард без возражений опустился на землю. Было еще светло, но сон мгновенно взял его в плен — и он не запомнил, что в этот раз ему снилось.
* * *
То, что они везли, тяготило Коварда: будто не лошадь, а он тащил на спине это груз. Стоило Мирче с мешком приблизиться, как Ласточка испугалась, отпрянула. Слепой что-то долго шептал ей в ухо, гладил, хлопал по шее. Потом отошел в сторонку и долго шарил в кустах: рвал какие-то травки, нюхал, снова искал:
— Вот! То, что нужно. Поможет ослабить запах!
Он обложил мешок свежей травой и листьями и приторочил к седлу.
Ковард и Мирче, не сговариваясь, решили не ждать утра. Лучше скорее добраться до человеческого жилья — и только потом отдыхать. Теперь они двигались по тропе — то ехали, то шли пешком, чтобы дать передышку лошади. Луна ободряла путников как могла — щедро расплескивала свой свет по ночному Лесу. Но путь, как и ночь, казался Коварду бесконечным. Он то и дело спотыкался о корни и ежился от шлепка какой-нибудь ветки или когда его шеи касались холодные листья.
Наконец темнота стала редеть. Но это не принесло Коварду облегчения.
На смену ей явился холодный туман. Он поднимался из ложбинок и ям, из болотистых складок, оврагов. Воздух сделался влажным и густо-серым. Все вокруг — кусты и деревья, старые гнезда и пни, — ускользая от лунного света, теряли свои очертания и старались примериться к призрачной жизни.
Вместе с туманом нарастала тревога: еще немного — и Ковард тоже растворится в тумане. Они никогда не дойдут, никогда, никогда…
— Сынок, осталось недолго. Скоро выйдем на тракт. Хочешь, давай поболтаем. О чем-нибудь интересном.
Ковард с сомнением взглянул на слепого: Мирче вроде бы улыбается?
— Не веришь? А зря. Я знаю много историй.
Они помолчали немного. Но молчание помогало тревоге. И Ковард решился:
— Мирче, ты правда знал моего отца?
— Не только отца, но и маму. Я ж тебе говорил. Знаешь, Ковард, да ты чуть не стал моим сыном! — Мирче рассмеялся и хлопнул Коварда по спине.
Тот передернул плечами. Мирче засмеялся громче.
— Веренея сделала так же. Предпочла твоего отца доброму старому другу. Смотри-ка, тропинка пошла под уклон. Мы можем прибавить шагу. Знаешь, чем взял твой отец? Сказал: «Посмотри, Веренея! У меня большая усадьба. Ты будешь жить богато и безопасно. Сможешь выращивать травы — все, какие захочешь. Это будет остров внутри Лосиного острова. Остров редких растений». Ну, не хитрец, скажи? И она согласилась.
Ковард подумал: хлебом его не корми, этого Мирче, дай подколоть отца.
— Нет, сынок, это ты напрасно. Мы с Моховником очень дружили. Это потом нас жизнь развела: я же ушел на Север. А в саду Веренеи каких только травок не было! Ты представить себе не можешь. Был даже синий цветочек под названьем «геркалé». «Геркале» по-кейрэкски — «желание умирающего». А у нас его называли «цветок Веренеи». Очень редкий цветок. Он, считали кейрэки, помогает исправить ошибки.
— Цветок?
Мирче кивнул:
— Кейрэки-охотники умели считать зверей. Умели сказать себе «нет». Но и они ошибались. К примеру, охотник бьет белок. И вдруг понимает: много, слишком много убил. Когда такому охотнику придет черед умирать, для него в Лесу отыщут цветок Веренеи. Отнесут охотника в Лес и оставят рядом с цветочком. Глядя на геркале, охотник должен сказать: «Я убил много белок. Не хочу, чтобы Леса убыло. Я заменю ему белку!»
— И что?
— Геркале исполнял желание умирающего.
— Мирче, и ты в это веришь?
Мирче сделал вид, что не понял:
— Верю? Во что?
— В цветочек.
— Ну, на себе я не пробовал. Видишь ли, я еще жив, — Мирче опять рассмеялся, но потом стал серьезен. — Тело такого охотника исчезало бесследно. Лес принимал его выкуп в искупленье вины. Но среди большеглазых охотников слишком мало таких, кто признал вину перед Лесом. Может, цветок Веренеи поэтому и исчез: в нем никто не нуждался.
Так вот почему отец снимал перед Лесом шляпу! Признавал себя виноватым.
— Ты правильно понял, сынок. Моховник верил преданиям. Верил кейрэкским сказкам. В этом они с Веренеей были очень похожи.
— Да уж, теперь в сказки мало кто верит. Разве сверхмастер Вальюс… Мирче, это все-таки странно. Он же сын древоруба! Откуда сын древоруба знает преданья кейрэков? Кто ему рассказал?
— Я.
— Ты? Ты рассказывал сказки сверхмастеру?
— Не сверхмастеру, нет, конечно! Но Вальюс, насколько я знаю, не родился сверхмастером. Ты же сам говорил: сначала он был древорубом — маленьким и чумазым. И у него топор то и дело валился из рук. Забавный такой мальчишка. Слышал, как стонут деревья.
* * *
Синее Солнце взобралось на верхушки высоких елей и протянуло лучи навстречу озябшей Земле, подбадривая, лаская. Туман тут же съежился и поспешил убраться, отметив листву и траву следами предутренней влаги. Лес наполнился птичьими голосами и звуками утренней жизни. Ковард повеселел.