Верина мама появилась в классе рано утром, как и обещала. И еще с ней пришли мама Кати и Надина бабушка. У Надиной бабушки оказался очень строгий командный голос, и она велела нам сесть. Мы уже знали, что будет, что должно произойти, и быстро заняли свои места.

После этого Верина мама подошла к Кравчику и приказала ему встать перед классом.

— Взгляните на этого мальчика! — сказала она, едва сдерживая отвращение. — Его поведение отвратительно. Этот мальчик больше не будет здесь учиться. Наш родительский комитет потребует его отчисления, и сейчас он вместе с нами пойдет к директору. А там расскажет, где он научился разным плохим словам. Может, его мама с папой так воспитывают?

Что здесь происходит? — Марсём наконец стянула шубу с плеча и положила ее прямо на парту, за которой должен был сидеть Кравчик.

Мы, Маргарита Семеновна, написали коллективное письмо. Мы не позволим, чтобы этот хулиган оскорблял наших детей…

— Покиньте, пожалуйста, класс, сейчас же! — Марсём говорила холодно и отчетливо, не допускающим возражения тоном. И, не дожидаясь исполнения своей команды, повернулась к мамам спиной. — Кравчик, пройди на место. На счет «три» открываем тетради по русскому языку. Раз-два-три. Диктант.

— Маргарита Семеновна…

— До административной работы осталось меньше недели. Все разборки — после уроков. Вороне где-то Бог послал кусочек сыра… Вера, я уже диктую.

Мамы взяли сумочки и неловко вышли.

— Вороне где-то Бог послал кусочек сыра… Бог мой! Так это ты написал? — голос Марсём вдруг разом изменился. Сейчас в нем звучало неподдельное отчаянье.

Кравчик отрицательно замотал головой.

— Леша?!

— Не писал я.

— Леша!

— Это Егор написал!

— Что? Кто это сказал?

— Это Егор написал! — Ромик поднялся с места. В наступившей тишине его тоненький голосок казался оглушительным. — Он мне сам сказал. Он сказал, я Верке записку написал.

Сейчас посмеемся. И бросил в ящик. Я сам видел.

Все разом обернулись. Егор сидел на последней парте, насупившись и ни на кого не глядя.

— Это написал Егор? — зачем-то переспросила Марсём, хотя Егор и не думал отнекиваться.

— Он сначала думал признаться, — попробовал заступиться за друга Ромик. — Но потом на Кравчика подумали. И он… Он не стал признаваться.

— Не стал признаваться? Ну, да. Конечно. Хорошо. То есть — нехорошо. Но мы должны работать. У нас ведь скоро контрольная. На чем мы остановились? — Марсём зачем-то подошла к окну и ткнула пальцем в горшок с цветком. — Да, а цветы давно поливали? Надо полить цветы. Прямо сейчас. А то земля совсем сухая. Хотя — лучше потом. Сейчас надо писать. На чем мы остановились? На какой вороне?.. Нет, не могу. Я не могу!..

Марсём тяжело опустилась на стул и некоторое время смотрела перед собой. Мы боялись шелохнуться.

— Дети, извините! Я правда не могу. Не могу вести урок. Я пойду скажу, вам пришлют кого-нибудь. Да, другого.

Она поднялась и потянула к себе шубу, которая так и осталась лежать на парте Кравчика. Шуба, как непослушный зверек, зацепилась застежкой закрай стола. Кравчик протянул руку и выпустил шубу на свободу. Марсём вяло кивнула, взяла вещи и вышла. И больше не вернулась.

Дневник Марсём

С чего они взяли, что Корчак по дороге в Треблинку рассказывал детям сказки? С чего они это взяли? Ведь никого не осталось в живых. Никого, кто мог бы свидетельствовать.

Другая запись

Какое говно — внутри и снаружи. Плевать на потомков.

29

Было как в первый день каникул. Только совсем безрадостно. Нам ничего не задали и после третьего урока распустили по домам. Так рано дедушка не мог приехать в школу, и мы с Наташкой решили идти пешком. Далеко, конечно. Но у нас было много времени. Очень много ненужного времени.

Наташка шла, загребая снег носками ботинок, и жевала булку. Я отказалась жевать вместе с ней, поэтому она решила делиться с птицами: то и дело останавливалась и выкидывала в сторону от дорожки пригоршню крошек. Ей хотелось угостить воробьев, но налетали голуби. Они появлялись быстро и в большом количестве, толкались, жадно склевывали, теряли крошки, перехватывали друг у друга добычу. Воробьи же пушистыми комочками оседали на каком-нибудь невысоком кустике поблизости и зачарованно на все это смотрели.

— Кшш! — взмахивала Наташка руками. — Дайте маленьким место! Не люблю голубей. Паразиты городские, — объясняла она свою жестокость.

Оклеветанные голуби неохотно взлетали, часто и громко хлопая крыльями, но скоро возвращались и снова принимались суетливо толкаться.

— Вот ведь настырные. Вас что — привязали? — возмущалась Наташка, и мы отправлялись дальше.

— Как ты думаешь, наши ангелы, они сейчас где? — спросила я, глядя на голубей.

— Ой, ты знаешь, я должна тебе что-то рассказать…

Я почувствовала в Наташке опасное вдохновение. Так случалось, когда она решала бороться с неправильностями мира своими средствами.

— Один ангел застрял. На шкафу в классе.

Шкаф стоял прямо за партой Егора.

— С чего ты взяла?

— Когда Ромик все рассказал, я повернулась посмотреть на Егора. И нечаянно посмотрела на шкаф. А там суккулент такой большой стоит.

С момента приобщения к лягушачьей теме Наташка то и дело употребляла неизвестные простым смертным словечки.

— Суккулент — это что? Из книжки про лягушек?

Наташка фыркнула.

— Это растение такое, навроде кактуса. У него еще цветочки бывают красные.

— Декабрист, что ли?

Наташка кивнула.

— А при чем здесь ангел?

— Понимаешь, раньше у этого суккулента веточки вверх торчали. А когда я на него посмотрела, они все наклоненные были. Как будто их сверху придавило. Я думаю, это ангел. Егора. Точно-точно! Он, наверное, взлетал, когда Ромик рассказывать начал. А как услышал, так и завис в воздухе. И приземлился на этот декабрист. В самую середину веточек. И еще, знаешь что? Этот ангел был потный.

— Ну, что ты придумываешь?

— Ничего я не придумываю. Я потом подошла ближе, и на меня капля упала. Скажи, откуда там взялась капля? Может, у нас в классе по потолку тучи ходят?

— Какая же ты врушка!

— Врушка? Я, между прочим, в «Занимательной анатомии» читала, что люди от волнения вспотеть могут. Или когда переживают очень. У меня знаешь какие ладони потные были, когда я профессору отвечала? Платком вытирать пришлось. Носовым. И он весь промок.