Через пять дней Анжелу перевели из реанимации в обычную палату. Палата была заставлена тысячами белых роз. У девушки потеплело на сердце. Неужели все не так страшно? Узнать ответ на этот вопрос она сейчас не могла – лицо и руки по-прежнему закрывали толстые, желтоватые, пахнущие лекарством повязки.
Она попросила медсестру сделать ей укол снотворного и забылась долгим сном.
Во сне Анжела разговаривала с Алексеем, с мамой и с женой Алексея. При этом жена была вполне нормальная, симпатичная, высокая женщина, с прозрачными голубыми глазами, светлыми волосами, очень серьезная и молчаливая.
Мама Анжелы все время нападала на жену и кричала:
– За что ты ее, чего тебе не хватало!
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – невозмутимо отвечала жена. – Выйдите, женщина, мы с мужем хотим пить чай, и заберите вашу дочь. Она, по-моему, голодна, а мы привыкли пить чай без посторонних.
– Это ты ему – посторонняя, а она, – мама указала пальцем на Анжелу, – она ему и есть настоящая жена.
– Извините, женщина, мой супруг с такой уродиной не то что жениться, даже здороваться при посторонних постеснялся бы. – Жена Алексея подула на кипяток в чашке.
В этот же момент разъяренная мать Анжелы схватила чайник с кипятком и аккуратно, тоненькой струйкой начала поливать лысую макушку Алексея, приговаривая:
– Ну что, приятно? Кипяточек – это полезно, у тебя волосы вырастут, да и меньше будешь врать, знаешь, как помогает…
Алексей почему-то не кричал, а тихо смеялся. Потом к нему присоединилась жена, затем – Анжелина мама, продолжая лить воду из носика чайника. От макушки Алексея шел пар, а эти трое смеялись. Анжела хотела крикнуть: «Постой, мама, что это? Зачем ты это делаешь? Ему же больно, он варится!» – но не могла, только издавала мычащие звуки. Ей самой было так больно, как будто это ее макушку поливали кипятком. Первые несколько секунд Анжела пыталась не кричать, даже старалась рассмотреть свое лицо в отражении большого отполированного ножа. Но эти трое ничего не видели и не слышали, они ржали все громче и громче, пока не иссякла тоненькая струйка. В это мгновение все перестали смеяться, но Анжеле по-прежнему было нестерпимо больно, кипяток, вылившийся на голову Алексею, каким-то образом попал ей на лицо, руки, шею… Мать с искаженным от неестественного смеха лицом приблизилась к ней и стала трясти ее за плечи:
– Тебе больно, скажи, что ты молчишь? Больно? Открывай глаза, слышишь меня? Господи боже мой! Что ты с ней сделал? За что? – Она продолжала неистово трясти дочь.
Анжела приоткрыла глаз, свободный от бинтов. В тумане различила женщину в белом. Та трясла ее и тормошила, приговаривая:
– Господи, ну что это, она же умрет, сделайте что-нибудь!
В этот же вечер Анжелу снова забрали в реанимацию. Женщина, которая вытащила ее с того света, оказалась посыльной Алексея Ивановича. Она принесла от него письмо и подарки, кроме того, заплатила персоналу и передала пожелание, чтобы за девушкой следили, как за собственным ребенком, – мол, за деньгами дело не станет.
В этот раз Анжела провела в реанимации десять дней. У нее начался сепсис, она действительно чуть не умерла. К ней даже пригласили отца Матвея, чтобы он успел, согласно обычаю, проводить умирающую на тот свет.
Сквозь пелену болезненного дурмана девушка разглядела милое, спокойное лицо, обрамленное седеющей бородой, длинные курчавые волосы, убранные назад, высокий чистый лоб, струящийся теплый свет голубых глаз. Спокойный монотонный голос, читающий молитвы, теплая рука с длинными пальцами, спокойно лежащая у нее на плече, – она хотела, чтобы это состояние длилось вечно.
Отец Матвей, казалось, сидел у постели девушки сутками. Он разговаривал с ней, гладил бинты, читал молитвы, блаженно улыбался, и на третьи сутки больная пошла на поправку. Перед уходом священник сказал Анжеле, что она – дитя того, кто никогда не предаст. Верная дорога есть у каждого странника, только странники часто ошибаются и выбирают не тот путь. Много душевных сил нужно иметь, чтобы отказаться от мирского существования, еще больше сил требуется, чтобы жить в этом мире. Есть светлый, чистый и правильный путь. Каждый, кто ступает на него, равен всем прочим, и никто не может осудить, наказать или обидеть того, чье сердце принадлежит Богу.
– Дитя мое, Господь распорядился так, что жизнь твоя продолжится до тех пор, пока Он не призовет тебя к Себе. Да, твое лицо никогда не станет таким, как раньше, твои руки будут покрыты шрамами, но душа твоя может оставаться светлой и чистой, ибо помыслы наши и есть руководство к нашим деяниям. Дай обет не взирать на свое отражение, и я помогу тебе обрести блаженство.
Когда с Анжелы сняли повязки, отрывая кровавые засохшие корки от лица, она попросила:
– Уберите из ванной зеркало, мне оно больше не нужно.
– Ну что ты, – лопотала смущенно медсестра, – конечно, красавицей не будешь, но после пластики сможешь выглядеть вполне сносно. Твой папа, – тут Анжела горько усмехнулась, – заплатит за все необходимые операции.
«Что ты понимаешь, прости господи!» – подумала Анжела.
Как только ее выписали из больницы, она первым делом поехала в Донской монастырь, чтобы найти отца Матвея.
Тот, казалось, только ее и ждал.
Через год раба Божья Анна – такое имя она получила при постриге – приняла послушание в женском монастыре под Санкт-Петербургом. Она старалась не показывать лица и занималась детьми-сиротами в нескольких приютах. Монахиня была кроткой и великодушной. Дети любили ее от всей души и не могли дождаться, когда же матушка Анна придет к ним петь и читать молитвы.
Единственное, чего дети никак не могли понять, – почему матушка всегда приходит к ним со своими столовыми приборами из прозрачного пластика и, проходя мимо зеркала, всегда отводит в сторону левый глаз, на котором нет черной повязки.
Лично мне судьба Анжелы показалась печальной, но вместе с тем светлой. Я не имела права осуждать или поощрять, но моя точка зрения относительно закона сохранения энергии ни разу не была опровергнута. Я с тупой остервенелостью продолжала собирать факты, подтверждающие теорию, и не знала, чем все это может закончиться.
Зрелый мужчина женится на молоденькой девушке. Надо заметить, что изначально для такого мужчины это брак престижный. Над ним часто смеются (мол, седина в бороду, бес в ребро), но, скорее всего, просто от зависти. Ведь чаще принято считать, что такой брак говорит о его мужской ценности (как сексуальной, так и социальной): мол, он еще ничего, если привлек молоденькую! И чем моложе супруга, тем якобы престижнее. Однако на самом деле многие мужчины идут на такой союз в основном из-за… собственной внутренней «неуверенности в себе» (это проблема не только подростковая, как принято считать!). Иными словами, мужчине требуется доказать в первую очередь даже не обществу, не окружающим, а самому себе, что он не только еще «ничего себе», а конкретно способность быть значимым! К тому же от мужчин вроде как изначально требуется быть главой семьи, а мужчина подобного склада характера в принципе не способен «тиранствовать и командовать». И справедливо опасается, что в союзе со зрелой, опытной, состоявшейся как личность женщиной он ни на какое главенство претендовать не сможет (более того, у такого мужчины, как правило, есть опыт неудачных браков с ровесницами). И тогда он обзаводится супругой намного моложе себя – мол, чтобы в доме не возникало сомнений, кто тут глава семьи, хотя бы в силу возрастной разницы!