Он посмотрел через окуляры этого бинокля в лес, потом рядом с ним, потом — дальше, на дорогу, скрывающуюся за лесом, и сам собою взгляд его поднялся к небесам. Их синева затягивала в себя, манила. Что там? Ведь нет ничего: слой атмосферы, за ним безвоздушное пространство; смесь газов придаёт цвет, движение паров воды создаёт впечатление жизни, солнце обеспечивает всему яркость. И всё. И больше нет там ничего!
Ничего? А это что? Василий крутнул верньеры: самолёты, много, и все с крестами. На их боевое охранение шла пятёрка немецких штурмовиков.
Он посмотрел ниже: из-за леса выкатываются танки, загаживая атмосферу сизыми клубами выхлопа. А из самого леса уже вышли и спокойно идут вдоль опушки немцы, в сером, в касках, с автоматами.
Одиноков попытался поорать сверху, но сообразил, что из-за рёва самолётов не услышат его, да и о чём кричать — всё ж ясно. Вот они, летят.
Он покатился по лестнице, придерживая бинокль, чтоб не расшибить армейское имущество об стены, ругаясь и бормоча: как же до сих пор не изобрели маленьких раций, чтобы их можно было бы таскать с собой на колокольни.
Грохнуло, затряслись стены, взметнулась пыль. Мелькнула мысль: «Это не бомбы», а он уже вылетел из дверей, разогнавшись в тёмном колодце колокольни, на улицу, на свет, и понял, что штурмовики простригли участок и ушли дальше, а по ним опять бьёт вражеская артиллерия. «Шу-шу-шу-шу-шу» — пролетело что-то тяжёлое прямо над головой, так низко, что ветром задрало ему волосы. Пытаясь как можно быстрее проморгаться от яркого света и пыли, он торопливо шарил рукой у ремня, к которому пристегнул свою стальную каску.
Как же оно будет? Неужели их бросят? Нет, нет! Сюда скоро подвалят наши — не пеньки же они там, в штабе? Понимают же? Но сейчас, кроме них, здесь — никого.
Пробежал мимо боковой улочки, где окопалась одна из рот, махнул рукой ротному, что, дескать, враг рядом, добежал до основных позиций. Место не очень удачное, между нами и немцами — низинка, им с той стороны удобно стрелять. Но окапываться ниже было бы просто глупо, а выше — там уже поворот.
Немцы — те, в сером, с автоматами — показались, когда он уже спрыгивал в свой окоп. Штурмовать они не стали, а залегли — ждали танков, чей рёв уже был слышен.
— Сарматов убит, пулемёт всмятку, — крикнул Василий лейтенанту Титову. — Немцы идут.
— Это я уже сам вижу, — сквозь зубы проговорил Титов.
— Господи, пронеси, — дрожа, приговаривал Иваниди.
— Ох, они нас размажут! — шептал рыжий Степанов. Он был такой белый, что даже конопушки на его лице исчезли.
— Ничё, мы уж как-нибудь тоже стрелять умеем, — зло отозвался Типченко, пристроившийся дальше рыжего, приподнялся над бруствером и выстрелил. Стреляли и другие бойцы. Василий услышал: стреляли даже в той боковой улочке, хотя, судя по тому, что он видел сверху, немцы ещё не должны были бы туда дойти.
Над головами опять низко прошли самолёты с крестами, застучали тяжёлые пули по земле: тук, тук, тук — и вдруг шмяк, и страшный вопль. Посмотреть бы, кто ранен, но страшно поднять голову.
Рокот самолётов удалился. Одиноков осторожно высунулся — одно другого не лучше, вот они и танки.
— Приготовить гранаты! — крикнул Титов. — Сидоров! Внимание, идут!
— Вижу.
Двигаясь на них, танки скатывались в низинку. Красноармеец Сидоров метнул гранату — в пылище непонятно было, подбил или нет, но два других танка остановились напротив, на нижнем взгорочке, и стали стрелять из пушек и пулемётов в их сторону, ожидая, когда другие три пройдут низинку. В тот момент, когда эти три последовательно появлялись из низинки, они показывали кусок брюха, и бойцы бросали бутылки с горючкой. Два танка подожгли, третий пёр прямо на Василия.
Одиноков бросил гранату, да так и не понял в пылище и дыму, где она взорвалась. Глянул в сторону: там, в ячейках, расположенных ниже, чем его, лежали мёртвые Степанов и Типченко.
— Сидоров! Бей его! — крикнул Титов, но не было ему ответа, и не услышали они взрыва, а только приближающийся рёв мотора. Вася быстро сел в ячейку. Она отрыта была под стоящего стрелка, и внизу, в позе не родившегося ещё младенца, казалось безопаснее.
Что случилось дальше — он не видел. Будто просто накрыло землёй.
И стало тихо.
…Не было ничего, что было бы. Ни зверей, ни птиц, ни гадов, ни травы, ни суши, ни влаги. Не раздéлены земля и небо, едины свет и тьма. То, что называют душою, не имеет здесь воли ни на что, ибо нечем управлять ей. Тут не было ничего, кроме понимания сути…
«Ты — понял?» — «Да. Не моя воля, а Твоя, Господи…» — «Воля Моя: будь».
— Эй! Эй! Да очнись ты наконец! — кричал Мирон серому, измазанному в земле Василию, не подающему признаков жизни.
Чадили сгоревшие немецкие танки. Один так близко, что дышать противно.
— Дед! Дед! Где ты, чёрт? Неси воду!
От покосившегося забора отклеился замшелый, как этот забор, старик с круглой бородой:
— Жди, с колодца ташшу.
Старик принёс ведро воды, и Мирон побрызгал ею в лицо недвижимого.
— Эх, мóлодежь, — мелким бесом засмеялся старик, взял ведро за дужку и махом, от ног к лицу облил человека. Василий начал кашлять и шевелиться.
— Слава тебе, Господи! — от души произнёс Мирон.
— Да святится имя Твое, — мигом подхватил старик, — да будет…
— Кончай ныть, лучше помоги его в тень увести.
Они перетащили Васю к забору, положили на траву.
— Оклемается, — уверенно сказал дед. — Но весь будет как один синяк. Хе-хе-хе.
— Ты как, Вася? — на вопрос Мирона Вася не ответил, а лишь слегка улыбнулся. Вернее, на лице его как бы обозначилась улыбка. Мирону этого оказалось достаточно:
— Полежи спокойненько, и пойдём отсюда быстро-быстро.
— Спокойничек. Хе-хе-хе, — засмеялся дед, показывая все свои два зуба.
— Не понимаю, чего смешного, — насупился Мирон.
— Живой, так и смешно, — ответил дед. — Был бы мёртвый, то другое б дело.
— Ну, дедуля, и юмор у тебя, просто удивительно.
— Хе-хе-хе. Поживёшь с моё, перестанешь удивляться.
— Идти надо… Отведём его туда же, куда и всех.
— Туда ему ещё рано, хе-хе-хе.
— Что ещё за «хе-хе-хе»! Валить надо из села, пока немецкие тылы не подошли.
Они, взяв с двух боков, потащили Васю, причём дед на ходу объяснял ему, блестя глазками:
— Я не думал, что там кто-то может быть. Ну, земля и земля. Развороченная. Так танки же ездили. А этот бегает и орёт: «Вася, Вася!» Ну, хочешь Васю, будет тебе Вася. Хе-хе-хе! Прислушался, а ты там под землёй бормочешь. Молился, что ль?