— Но нельзя же вообще без политобразования… — робко заметил Мехлис.
— Можно. Уже давно ездят по фронтам деятели искусств, писатели. Включайте в эти бригады политработников с учёными званиями. Пусть рассказывают бойцам и курсантам о международном положении, о достижениях народного хозяйства, о прочем подобном — живо, интересно, в разговорной форме. Этого будет достаточно.
Из записных книжек Мирона Семёнова
Черновик письма Мирона Семёнова первому секретарю Союза писателей СССР А. А. Суркову
25 июля 1958 года
[Дорогой Алёша! Вспоминая фронтовые дороги, которыми мы]
[Дорогой Алексей]
Уважаемый Алексей Александрович!
Уже несколько лет я пытаюсь «[пробить в печать»] издать написанную мной книгу. Книга посвящена войне. Это документальный роман. Его герой — человек верующий[, вернее сказать «блаженный».] Соответственно, в романе имеются христианские мотивы. Говорится о благосклонном отношении тов. Сталина к православию. Кое-что вызывало неприятие у редакторов некоторых издательств («Советский писатель», «Художественная литература», «Воениздат» et cetera). По их просьбе я многое сократил, но сейчас просят полностью «вычистить» религиозную тему. Но тогда [от романа ничего не останется!] получится историческая неправда.
Я показал роман товарищу П. К. Пономаренко, с которым хорошо знаком с войны. Пантелеймон Кондратьевич [высоко оценил роман] отозвался о романе с одобрением, но сказал, что ни он, ни ЦК партии не могут выступать арбитром между мной и издательствами. Он посоветовал обратиться [к тебе] [к вам] к Вам, как знатоку военной тематики, [видному писателю] выдающемуся деятелю советской литературы, руководителю СП СССР [и, наконец, просто честному человеку].
[В знак старой фронтовой дружбы прошу тебя] Прошу [вашей] Вашей [поддержки] подсказки, какие эпизоды можно было бы оставить в книге.
Один из таких эпизодов — визит И. В. Сталина в октябре 1941 года в Царицыно к праведнице Матроне Московской. Почему-то этот случай замалчивается историографией. Высший руководитель страны в тяжёлую годину приходит к известной всей столице провидице. [Что здесь такого?] Это не противоречило правилам отношений государства с церковью: слепая одинокая женщина, Матрона не была официальным лицом.
Есть живые свидетельницы той встречи. Я виделся с одной. По её словам, пророчица поддержала Сталина, по сути, повторив его слова, что мы победим. Обращалась она к нему на «ты». Сказала, что он в Москве останется один из всего руководства, даже настаивала, чтобы он всех отослал. К тому времени фактически так уже и было. Велела «не сдавать Москву врагу». А он и не собирался её сдавать. [Позже, говорят, Матрона говорила, что Иосиф Виссарионович за свою службу России будет спасён Господом].
Люди верующие называют её наказы благословением Сталина на оборону Москвы. [Опять же, не вижу в этом ничего страшного.] Благословение православным деятелем полководца или вождя — обычная вещь в истории нашей страны. Победителя Мамая Дмитрия Донского благословил преподобный Сергий; Минина и Пожарского, изгнавших из Москвы поляков — святитель Гермоген; победителя французов Михаила Кутузова — митрополит новгородский и с. — петербургский Амвросий. А блаженная Матрона благословила товарища Сталина. Он организовал оборону столицы, и победил.
[Конечно, можно возразить, что благословляют только единоверца. Но в те годы мало кто из православных сомневался, что Сталин верующий. Открыто религиозным человеком был начальник Генштаба, а затем Академии Генштаба Борис Михайлович Шапошников, с которым Верховный был близок. Полагаю, веровал и другой руководитель Генштаба, сын священника Александр Михайлович Василевский. Маршал Жуков всю войну возил с собой в машине образ Божией Матери. Командарм Чуйков молился о победе над врагом в единственном уцелевшем среди руин Сталинграда храме. Религиозные чувства публично проявлял командующий Ленинградским фронтом маршал Л. А. Говоров. А крестный ход накануне Кенигсбергской операции?..]
Другой эпизод — что зимой 1941 года Сталин разрешил провести в одном из Кремлёвских соборов молебен о даровании победы. Я не нашёл документов об этом, но слышал от офицера полка охраны, что такой молебен был непосредственно перед началом контрнаступления по линии Яхрома-Дмитров.
Третий эпизод, с участием Илии, митрополита Гор Ливанских. Ему было видение: в огненном столпе явилась Богородица и передала слово Божие, потребовав обнести Ленинград Святой иконой Казанской Божьей Матери, а потом икону везти в Москву и совершить там молебен, и далее везти её в Сталинград. И это было сделано: чудотворная икона Богоматери была на самолёте обнесена кругом Москвы.
[Мы с тобой спорили тогда] Вы наверняка помните, уважаемый Алексей Александрович, сколько разговоров было тогда у нас в редакции «Красноармейской правды» по этому поводу. Сам факт «воздушного» крестного хода никто не оспаривал. Сомневались, нужно ли это было делать. Я не забыл Ваши слова: «Товарищ Сталин знает, что делает. Если он решил привлечь на свою сторону верующих, то действует правильно».
После войны митрополит Илия несколько раз приезжал в СССР, его принимали очень хорошо. Когда он отправился в Ленинград, его официально сопровождал А. Н. Косыгин, заместитель председателя Совета министров СССР, кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б). Очевидно, что Советское правительство благодарно о. Илии. Зачем же скрывать этот случай? [Как учил мой друг В. А. Одиноков] Мы, коммунисты, должны говорить правду.
Кстати, духовенство и верующие составили немалую часть тех советских людей, которые делали пожертвования ради разгрома фашизма. И, посылая свою лепту в Фонд обороны, они отправляли телеграммы товарищу Сталину, выражая чувства преданности и ему, и нашей Советской стране.
Уважаемый Алексей Александрович!
Надеюсь на Ваш ответ, но буду рад и встрече, если Вы этого пожелаете.
[Искренне ваш Ваш]
[С дружеским приветом]
[Член Союза советских жур]
Мир. В. Сем., 25/VII–58.
Приписка на обороте черновика письма рукой Мирона Семёнова
От 15 июня 1983 года
Он мне, конечно, не ответил. И мы никогда больше не встречались. Тем более, в следующем году Сталина «разоблачили», а если называть вещи своими именами — оклеветали. А религию к тому времени опять громили вовсю. Мне даже немного стыдно за это письмо — зачем я его писал? на что надеялся? — но уж очень хотелось, чтобы мою книгу напечатали. А Сурков тогда был в номенклатуре ЦК.
Во время войны мы были дружны. Вместе рисковали жизнью, вместе работали, вместе обсуждали то одно, то другое. Помню, хором пели песню на Лёшины стихи: