Я в холодном поту. Я бегу в душ и отмываюсь от этого сновидения, как от хренового секса. Выключаю душ, вытираюсь полотенцем, набрасываю халат, выхожу из ванной. Иду на кухню, ставлю чайник. Меня не покидает ощущение какого-то дешевого фильма ужасов, мне по-настоящему неприятно. Когда я ставлю чайник, дрожат руки. Я понимаю, что не смогу сегодня накраситься. Не смогу налить кофе в чашку с букетом. Потому что мне подарил ее Гриша Смирнов.
Я все же делаю над собой усилие — втираю в кожу тональный мусс «LANCÔME». Понемногу эта процедура успокаивает меня в силу своей обычности, а значит, и безопасности. В 9.15 я выхожу из дома и закрываю дверь на ключ. На два оборота. Все вроде как нормально.
Если верить информации, которую все мы черпаем из книг по занимательной женской психологии, сны — это путешествие нашего «Я» по бессознательному не без попытки бессознательного вступить в диалог. Сегодняшний сон свидетельствует о том, что мое бессознательное есть мое тело, которое я ненавижу. Что ж, так оно, видимо, и есть. Мне все время кажется, мое тело смотрит на меня с непередаваемым страхом и отвращением, какие могут обнаружиться в глазах собаки, которую не кормят и постоянно бьют. Мое тело ненавидит меня не меньше, чем я его, и боится меня. Еще бы, оно знает, что я могу в любой момент его уничтожить. Гриша это тоже знал.
Когда он начал меня трахать, мне было двадцать два. Ему — пятьдесят один. Мы ложились в постель, и он говорил: «Я рекомендую тебе делать это ртом», — потом, когда ему казалось, что ртом я сделала достаточно, он довольно страстно приподнимал меня вверх от собственного паха, укладывал на спину и входил в меня. Только с ним, как бы пафосно это ни звучало, я поняла истинный смысл секса — до него я трахалась скорее потому, что так было принято в обществе и все об этом говорили. Сама я не очень понимала, зачем все это нужно. В привычно нагнетаемой истерии по поводу постели мне чудилось что-то бесконечно фальшивое и даже ужасное. Ни один из моих мужчин (если это можно так назвать) не доставил мне даже тени удовольствия. По крайней мере, в тот момент, когда мы оказывались наедине и поблизости от постели. От него я тоже не ожидала, скажем прямо, прорыва или какого-то принципиально нового подхода к половому вопросу. Я вообще никогда не умела его предугадывать. Просто некоторое время ему почему-то нравилось со мной есть, мы постоянно вместе обедали, ужинали, а иногда даже завтракали. И однажды он сказал мне: «Я хочу тебя трахнуть». «Хорошо», — ответила я.
Мы ели цыпленка.
Наш, если можно так выразиться, роман был вполне предсказуем, и даже странно было бы, если бы он не случился. Я только окончила институт, не почерпнув из пяти лет учебы ничего, кроме нескольких по-настоящему хороших книг русской и зарубежной литературы. На моем умении писать это, правда, никак не сказалось. Гриша был главным редактором вполне себе приличной газеты, в которую я устроилась работать корреспондентом. Моя мама считала, что это большая удача. Когда она узнала, что я сплю с Гришей, она приободрила меня фразой:
— Он хотя бы главный редактор, а не какая-то шваль!
Гриша был успешно женат в четвертый, что ли, раз и представлял собой такого вечного журналиста-шестидесятника, питающего необъяснимую любовь к джинсовым курткам, курящего, пьющего, в глубине души презирающего женщин, но имеющего с ними крайне запутанные, скандальные отношения. Во всяком случае, у него постоянно кто-то был, и все его женщины, включая даже действующих, всегда были глубоко на него обижены.
В моем случае все повторилось до унизительных мелочей. На планерках я ловила на себе оценивающий взгляд, в курилке мне адресовалась персональная улыбка и временами скупая похвала за удачную заметку. Разница была только в том, что мной заинтересовался не Алексей Николаевич, а Григорий Иванович, мне было не двенадцать лет и циничное пользование моим телом и психикой уже не было уголовно наказуемо. Григория Ивановича могли только мягко пожурить, вздумай я вдруг покончить с собой. Да и то, он бы сумел привести почтенной публике неопровержимые факты моего сумасшествия. В конечном счете, вы же не будете сочувствовать проститутке, которая немного тронулась за годы отсосов, аналов и просто ебли и теперь бегает по улицам в одном белье в поисках того, кто решится совершить с ней все то, к чему она так привычна?
Когда мы оказались у Григория Ивановича дома (где наблюдались все следы многолетнего женского присутствия), он показал мне на диван. Я разделась совершенно спокойно, потому что где-то в подсознании я предвидела подобный исход нашей гастрономической связи. И еще я всегда очень любила дорогое нижнее белье. То есть мне было не стыдно раздеться. Он тоже разделся. До трусов. Мы легли на этот разобранный диван, где он, наверное, спал со своей четвертой женой. Я из уважения к традициям и потому, что я всегда так делала, поцеловала его в губы и положила руку ему на член. Член никак не отозвался, и тогда Гриша сказал: «Я рекомендую делать это ртом».
Я не видела в минете ничего унизительного. Я сосала (насколько это вообще возможно) увлеченно и с достоинством. Я сжимала губы и щеки, чтобы мужская плоть не соприкасалась с моими острыми зубами, я расслабляла горло, чтобы мужчина мог свободно совершать толкательные движения в направлении моего пищевода, не вызывая в ответ рвоту. В мою голову в такие моменты лезли самые разные мысли.
Например, я думала о том, существует или нет вагинальный оргазм, и если существует, то почему я его не испытываю? Жарко или нормально у меня внутри с точки зрения попадающего туда мужчины? Будет ли мне так же приятно, если мои соски будет ласкать языком не любовник, а сосать мой ребенок? Почему можно неделю таскаться в спортзал, ничего при этом не жрать и похудеть всего на три килограмма, а после двух бессонных ночей с курортным любовником отощать до выпирающих ключиц? Все эти вопросы до сих пор кажутся мне весьма полемичными, на некоторые из них я даже нашла научные ответы, но сказать я хочу не об этом. А о том, что вагинальный оргазм действительно существует, и впервые я испытала его в Гришиной квартире, на диване, где он обычно спал со своей женой.
Именно с этого момента в наших отношениях возникли серьезные сложности. Потому что на мужчину, который открывает что-то новое в тебе, смотришь тоже по-новому. Идиотическая вера парней в то, что женщина всегда помнит того, кто первый ее трахнул, не выдерживает никакой критики. Я даже не помню, как его звали и представлялся ли он. Единственное, что сохранилось в памяти, — хлынувшая кровь, паника от невозможности ее остановить и вопрос, услышанный из ванной:
— Блин, ты че, девочка?
К удовольствию это никакого отношения не имело.
Помнишь мужчину, который сделал тебе что-то приятное. Например, первым полизал — этого чувака я никогда не забуду, хотя осуществленное им из лучших побуждений действие доставило мне в будущем массу проблем. Ведь получалось, что я в силу своих личных особенностей неудержимо проигрываю актрисам порнофильмов и, что самое ужасное, огорчаю своих мужчин. Я же не могу кончить за те, в лучшем случае, десять минут, пока они надо мной потеют. А это, безусловно, оскорбляет их, так как порождает сомнения в собственной неотразимости и знании любой телки как своей правой руки. Этого мужчины не любят больше всего. В попытках избавиться от раздражения по поводу такого рода ситуации они разделяются на две группы. Ну, разумеется, только в том случае, если я им не подыграла, охнув, ахнув и пару раз сильно сократив мышцы влагалища. «Милый, это было что-то, я чуть сознание не потеряла, так мне хорошо…»