Все решается в одиннадцать лет. До этого каждый мил своим детством: носики не шнобелятся, ухи не лопоушатся так, что никакими волосами не прикроешь, ноги не круглятся кавалерийским овалом. Это довольно серьезное предательство природы: за десяток лет привыкаешь к себе маленькому и миленькому – уси-сюси-пуси, какие мы малюси, какие мы смешнюси. И вдруг, чаще всего за лето, проявляется подлинная сущность человека, с которой ему жить все отведенное последующее время. И бывает, жизни не хватает, чтоб привыкнуть к себе настоящему, и людей вокруг начинаешь ненавидеть, зная за них, что они сейчас подумают про твои прыщи или зубы в железных скобках.
Бывает и наоборот. Когда все происходит, как в сказке про лжеутку-подкидыша.
Появляется белая лебедь, вся в изгибах, перьях, пене, глаз подсвечен изнутри сиянием. Даже текучие воды застывают, чтоб отражение не испортить.
Все готовы любить. А что еще с красотой делать? Ощипать, суп сварить? Такое практикуется нередко. Однако из просто уток супы вкуснее и полезнее. А этими – только любоваться, пока перья не повылезают. А есть еще такие психи, что шею норовят свернуть – потому что нельзя быть красивой такой. Так что, может, с ушами-радарами и носом-рулем оно и спокойнее, и характер формируется поуживчивее в соответствии с рыночным спросом.
И еще, конечно, лучше бы красивые появлялись исключительно в богатых, ни в чем не нуждающихся семьях. Им бы тогда больше прощали, учитывая их материальные возможности и практическую недоступность. Но природа на такую справедливость не пойдет ни за что, хотя и делает богатым целый ряд скидок: пластическими операциями и другими дорогостоящими манипуляциями даже лягушку можно превратить в лебедя. Хотя все равно непонятно, зачем им это надо. Ведь у красивых статистически судьбы одна жальче другой. Все норовят красотой обладать, вобрать в себя хоть лучик от светящегося ока, хоть улыбку, хоть слезу. И чаще всего слезу. Для самоутверждения.
Ну вот и жила на свете одна из таких красавиц. Мама ее шила другим женщинам одежды, в которых те старались затмить одна другую. Девочка с ранних лет видела рыхлых и тощих тетенек в нижнем белье, редко когда их украшавшем, с гордыми лицами, улыбающимися своим отражениям в маминой примерочной комнатке. Они ей не нравились. Хотя понятно было, что именно из-за их стремления украшать себя, баловниц судьбы, они с мамой и существуют. Папа когда-то и где-то был, но растворился в сиреневом тумане. Поэтому мама проклинала всех мужчин, повторяя, что со стороны противоположного пола дует ветер коварства, обмана и подлости. Спорить было трудно, ибо факты – вещь упрямая, а папа плевать на нее и то брезговал, и это был факт. Мужчин она не уважала и сторонилась, хотя мечтала о любви – одной-единственной и на всю жизнь. Откуда приходят эти вредные мечты, непонятно, но посещают они всех, никого не щадят.
И именно в момент возникновения мечт стали проявлять беспокойство мамины клиентки. До этого им совершенно не мешало, что в комнате ошивалась дочка портнихи, как бы нахально ни пялила она на них свои глазищи. Они даже иногда спрашивали у нее снисходительно: «Ну как?» или: «Спину не тянет?», или: «Цвет не бледнит?» и вполне удовлетворялись безликими словами: «Нормально», «Вполне» или просто кивком. А тут вдруг одна за другой стали стесняться раздеваться при ней и расстраивались из-за фасонов и цвета лица.
Мать, как более опытная в их семье, догадалась первой и объяснила, что теперь надо думать, как лучше распорядиться своей красотой. Дочка к этому времени, как назло, уже перестала верить матери безоговорочно и усомнилась в собственных возможностях. Она ни в чем не была уверена, тем более в себе самой, которую уже бросил самый главный мужчина ее жизни – отец. Но мать все талдычила об уме и хитрости, о перспективе просидеть за машинкой в три погибели, как она сама, в случае неверного шага на дороге фортуны. И тут же колыхались грезы о немыслимом счастье первого объятия и поцелуя.
В общем, было несколько попыток осуществления в реальности сладких снов. Несколько подходов. Как в соревнованиях по легкой атлетике. Попробовал взять высоту и фигакнулся на мягкий мат вместе с непреодоленной планкой. Даже синяка не остается. Вставай и иди прыгать дальше. После падения с высоты нежных чувств оставались травмы похлеще синяков и переломов. К двадцати годам она была уверена, что все в ее жизни позади, душа выжжена, как японский город Хиросима атомной бомбой. Она даже успела убить в себе ребенка от человека, который казался любящим и прекрасным, но был как все, даже хуже, чем все, потому что слишком приблизился и мог кричать в ответ на ее слезы: «Какая же ты уродина!»
Она нашла в себе силы остаться в живых и даже выглядела еще краше прежнего. Но превратилась в Спящую царевну, чего, разумеется, никто не замечал. Нет, Спящая царевна – это все же девятнадцатый век, это не то. Скорее она была как зомби из песни. Ну там – «зомби тоже могут играть в баскетбол». Про зомби, глядя на нее, никто не догадывался. Юная дева, взгляд – de profundis, из самой то есть глубины души, в прекрасных одеждах (старания не теряющей надежду матери), с загадкой, нимбом витающей над головой. И все-таки – живой труп. А какие мысли и чаяния могут быть у трупа? Да уж ничего хорошего.
Задумки были такие. Устройство судьбы себе на пользу. Красота – тоже капитал, и его следует выгодно вложить под большие проценты. Не повторить судьбу матери. Жить только для себя. Ну и там еще кое-что по мелочам: никому не верить, никого не любить и всякое такое. Правильная, сильная и надежная программа для любого приличного зомби.
Как только вырабатываешь основную линию жизни, тут же начинает везти. Остановившись у первого же книжного лотка, она заметила книгу-руководство «Как выйти замуж за миллионера». Книга стоила довольно дорого и была в единственном экземпляре. На нее обращали внимание все подходящие к книжному развалу женщины – молодые и старые. Тянули к ней свои ненасытные руки, но, взглянув на цену, принимались иронизировать над пособием, хоть и пытались при этом выхватить хотя бы один-два совета, пока продавец не заберет недоступный им сборник инструкций.
Мертвецам терять нечего. Она отдала все, что у нее было, за этот увесистый якорь надежды и принялась штудировать тезис за тезисом. Безоговорочно выполняла все предписания. И ведь недаром же все мудрецы прошлого хвалили полезное чтение. Один написал: «Всем лучшим во мне я обязан книге». А другой умолял: «Любите книгу – источник знаний». (Наверняка неспроста, тоже в свое время отхватили себе какой-нибудь магический трактат вроде «Как стать популярным мыслителем и разбогатеть».) В общем, все у нее сбылось с миллионером. Всего лишь за год напряженной работы. Стопроцентный безусловный успех.
Ей исполнился двадцать один год. Жениху стукнуло шестьдесят шесть. Строго говоря, звание миллионера ему не подходило, состояние его измерялось миллиардами. Внешне он не выглядел уж таким противным, каким имел право быть, учитывая возраст и тяжело нажитые капиталы. У него только были коричневые пятна на руках, обвислый живот, лысина и дряблый подбородок. Искусственные зубы, волосы в носу и красные прожилки на щеках. Но это все замечалось, если совсем уж вникать. А так – ухоженный, опрятный, не вонючий, как нормальные деды. Наоборот даже – пахло от него всегда приятной туалетной водой, не назойливой и душной, а ветром странствий и комфорта. За спиной его оставалась серьезная биография: четыре жены, и от каждой по двое детей. Все восемь – девочки. И все старше ее – пятой законной супруги. Всех предыдущих он обеспечил выше крыши. От нее, новенькой, не требовалось ничего. И ничего больше, чем тем, не предлагалось. При жизни мужа она имела неограниченный кредит в банке, любые путешествия и вообще все, что пожелаешь. Наследство же, оговоренное в брачном контракте, предполагалось вполне ординарное для вдовы такой масштабной личности: квартира в центре города, вилла в горах Италии и сумма денег, которая вполне могла быть названа небольшой сравнительно с тем, сколько она имела право тратить при его жизни. Правда, супруг заикнулся об одной мечте, но ни на чем не настаивал: ему очень хотелось бы оставить после себя сына – главного наследника. И тогда он завещает ему и его матери весь свой основной капитал в равных долях. Но все это было не обязательно и только по желанию обожаемой красавицы жены.