Усатый смотрит на меня с упреком.
— Он, конечно, был неправ, — говорит он мне, — но и тебе не стоит быть таким грубым. Ну чего ты добиваешься?
Другой выпрямился. Лицо у него позеленело, из глотки вырываются довольно оригинальные звуки.
— Я не хотел вас обидеть, — едва выдавливает из себя он. — Не надо нервничать.
Он внушает мне доверие… но как я ошибся! Секунда, и на мою черепную коробку обрушивается такой удар кастетом, что передо мной проносится вся солнечная система сразу. Толстяк делает шаг вперед, и я падаю в его объятия. Отчаянно стараюсь не потерять сознание, и мне удается удержаться на ногах. У меня на затылке, должно быть, зарождается страусиное яйцо — я прямо чувствую, как оно растет. Еще через несколько минут, пожалуй, вылупится поджаренный страус — жжет нестерпимо.
— Мы в расчете, — говорю я. Скорее бормочу.
— Так-так, — говорит усач, — надеюсь, ты образумишься Ведь ты не можешь пристукнуть нас обоих, правда? Так что не надо сопротивляться. Ну, останешься с мадам наедине?
— Она очаровательна, — говорю я, — но у меня есть на то свои соображения.
— Ладно, — бормочет второй сквозь зубы, — тогда пошли с нами.
Моя голова звенит, как старый колокол, но и противник мой бледен как смерть и стоит скорчившись. Это придает мне бодрости.
Я ощущаю что-то на своей ноге. Это подбитый гвоздями ботинок толстяка. Он не шевелится.
— Послушай, птенчик, — говорит он мне, — пойдем с нами. Всего на пять минут, и тебя отпустят, даю слово.
С босыми ногами чувствуешь себя полностью безоружным, особенно когда чужие ноги обуты. В ботинки с гвоздями.
Да и мой череп не позволяет мне соображать с достаточной производительностью.
Девица с безразличным видом укладывается на кровать. Я почти сожалею, но — ничего не поделаешь. Возможно, мои принципы и не принципы вовсе, а предрассудки, но с чем-то ведь нужно считаться, хотя бы и с предрассудками. Через шесть месяцев мне исполнится двадцать лет, и если я не продержусь это время, то перестану себя уважать. Вслед за ними я иду по коридору, голому и чистому, как в больнице. Один краем глаза наблюдает за мной, а второй все время держит руку в кармане. Я знаю, что у него там маленький кастет; надеюсь, что это все, что у него для меня приготовлено. Я вздрагиваю, вспомнив о «Зути Сламмер» и своих друзьях, ждущих меня там. Если бы они видели…
К тому же, при мысли о том, в каком я виде, я краснею. Даже не знаю, что бы я отдал, лишь бы не краснеть вот так то и дело. Идиотизм какой-то.
Мы входим в комнату вроде операционной. Стоят какие-то приборы. Горизонтальная никелированная перекладина, прикрепленная к потолку на высоте плеч, привлекает мое внимание. Меня ставят перед ней.
— Поднимите-ка руки, — говорит второй.
Я поднимаю. В мгновение ока меня привязывают к перекладине. Я тщетно пытаюсь брыкаться.
— А ну-ка отпустите меня, мерзавцы!
Я говорю им еще много других слов, но память моя не позволяет мне воспроизвести их еще раз.
Они хватают меня за ноги и закрепляют их на полу. Чего они хотят?
Отхлестать меня! Я ору во все горло. Должно быть, я попал в лапы мафии, которая делает специальные фотографии по заказу пожилых господ и важных дам, слегка уставших от жизни.
— Оставьте меня в покое!.. Ублюдки!.. Оборванцы!.. Я еще вернусь, чтобы набить вам рожу.
Как же. — Это все равно что обращаться к стенке. Они суетятся в комнате. Первый поставил передо мной нечто вроде фарфоровой мисочки на ножке, а второй возится с какой-то электрической машинкой.
— Мы предпочли бы первый вариант, — говорит усач, — но ты, похоже, не разделяешь нашего мнения, так что извини.
Он прижимает мне к животу некую штуковину. Проводком она подсоединена к аппарату; второй подходит ко мне сзади с другим электродом. Бог мой! Свиньи! Я чувствую себя более униженным, чем если бы это был термометр. Они обращаются со мной ну совершенно как с подопытным кроликом. Я награждаю их всеми именами, которые мне еще приходят на память.
— Не волнуйся, — говорит толстяк. — Это не больно, и потом, тебе было предоставлено право выбора. А теперь не шевелись, я подключаю контакт.
Он подключает раз, другой, третий, и всякий раз я подпрыгиваю — теперь я осознаю наконец, для чего эта фарфоровая штучка. Мне слишком стыдно произносить что бы то ни было, зато эти два идиота помирают со смеху.
— Не беспокойся, — говорит мне второй. — Это останется между нами.
Чтобы спасти престиж, я решаю соврать.
— Мне наплевать, — говорю я, брызгая слюной. — Вы самые отъявленные мерзавцы. Мы еще увидимся.
— Как только ты пожелаешь, сынок, — говорит первый, давясь от смеха.
Я припоминаю, они еще дали мне что-то выпить.
Я пришел в сознание, видимо, для того, чтобы насладиться пением синих габонских зябликов с апельсиновой плантации, лежа на обочине дороги, куда меня положили на этот раз совершенно одетым. Почувствовав запах сигары Дугласа, я первым делом подумал, каким образом этот идиот сумел меня отыскать.
Однако, наведя некоторые справки, я понял, что это вовсе не Дуглас. Передо мной возвышалось такси черно-оранжевой расцветки, а на его подножке сидел симпатичный малый и разглядывал меня, покуривая трубку.
— Что я здесь делаю? — спросил я.
— Как раз собирался задать вам этот вопрос, — ответил он.
— Я одет… — констатировал я.
— Хм… Надеюсь! На вас было что-нибудь еще? Я ощупал карманы. Вроде бы все на месте.
— Который час?
— Скоро шесть.
Я поднялся. Моя голова тут же дала знать, что все это мне не приснилось. Должно быть, я выругался, так как он участливо посмотрел на меня.
— У вас здоровенная шишка, старина.
— Да.
Ломило поясницу. Эта шайка мерзавцев с их электрическими трюками… Но, если кроме этого ничего не было, я еще здорово отделался. Секунду я колебался:
— Вы можете отвезти меня в город?
— Я думал, что именно об этом вы и попросите. Поэтому я и сижу здесь. Меня зовут Энди Сигмен.
— Меня — Рок Бэйли, — ответил я. — И я очень рад нашей встрече.
— Порядок. Я возвращаюсь порожняком, так что я тоже очень рад.
Я задумался на минуту — это был предел моих мыслительных возможностей.
— Поехали, — сказал я. — Отвезите меня в «Зути Сламмер». Нужно ехать до угла бульвара Пико и улицы Сан-Педро, а дальше я вам покажу.
— Я знаю, где это, — сказал он. — К Гамильтону?
— Точно.