Перевезла немногочисленные вещи и мебель, прослезилась, обнимая на прощание вымотавшего ей все нервы супруга, неожиданно трезвого и озабоченного новой одинокой жизнью. Первой в квартиру запустила совместно нажитую кошку-полосатку, которую не могла оставить на пьяницу. Опять поплакала. Подмела поцарапанный паркет, открыла упаковку шоколадных конфеток – приятельница подарила на новоселье, – налила себе чаю, включила переехавший вместе с ней телевизор и постепенно повеселела. Показывали какое-то комедийное шоу для старшего возраста.
А через пару дней – началось.
Сначала Галина Ефимовна грешила на кошкины нервы, тоже, видимо, измотанные. Взрослая, престарелая уже кошка взяла моду по ночам носиться по квартире и взволнованно, хрипло подвывать. В первый раз разбуженная Галина Ефимовна даже встала – думала, туалет закрыт и зверек протестует. Но, как выяснилось, и лоток был доступен, и в миске воды достаточно, а в другой миске осталось несколько треугольничков сухого корма с ужина. Кошка сидела в прихожей, подергивала хвостом и недобро косилась на Галину Ефимовну.
– Ну что ты, – неуверенно сказала хозяйка.
– У-у… – утробно ответила кошка.
К ночному вою пришлось привыкнуть.
А потом, уже на второй неделе одинокого житья, Галина Ефимовна ночью, сквозь сон и кошкины подвывания, различила какие-то посторонние звуки. И тоскливо подумала, что вот оно, опять ей мешают спокойно жить для себя.
Где-то кто-то ругался. Слышались гулкий грохот, женские взвизги и какое-то неуверенное ответное бурчание. Прекратилось все довольно быстро, только женский голос еще некоторое время скулил, подвывал в унисон с полосаткой, носившейся туда-сюда по маленькому коридорчику.
Галина Ефимовна накрыла голову подушкой. Шумные соседи – то, чего она так боялась. Укоряя себя за то, что не сходила, не познакомилась, она еще немного полежала, зажмурившись и горько поджав губы, а потом поплыли какие-то пятна, заиграла ласковая музыка из телерекламы и Галина Ефимовна заснула.
Утром она, уходя на работу, глянула на чердачную дверь – она была заперта и даже запечатана. Значит, незаметная бытовая драма разыгралась ночью либо сбоку, либо снизу. Галина Ефимовна опять поджала губы и подумала, что сволочи, какие же сволочи кругом живут и творят полный беспредел, мешают другим.
А потом была пара тяжелых недель, заработалась так, что приходила домой, машинально гладила кошку, всыпала ей в миску треугольнички и падала спать, даже не посмотрев предварительно телевизор.
Как-то Галина Ефимовна проснулась от того, что кошка с отчаянным мяуканьем драла дверную обивку. Пришлось встать, указать кошке на недопустимость и опять прислушаться.
Звуки были все те же, женские вопли, кажется нетрезвые, и «быр-быр-быр» в ответ. Доносились они все-таки явно снизу. Что-то хлопнуло, Галина Ефимовна вздрогнула.
– Отойди от меня! Отойди! – надрывно прокричал женский голос, чуть приглушенный перекрытиями.
«Быр-быр…».
– Пошел ты… га-а-ад!..
Галина Ефимовна, сонная и расстроенная, все же прониклась сочувствием. Где-то снизу кто-то явно заедал женский век.
– Га-а-ад!.. – еще раз, затихая, проныл высокий голос.
Кошка бросилась на дверь. Галина Ефимовна взяла ее под передние лапки, унесла к себе и долго успокаивала, гладила, чесала за ушком, пока кошка наконец не затарахтела. Крики внизу уже давно умолкли.
Если говорить честно, то регулярная соседская драма почти не мешала Галине Ефимовне спать. Кошка мешала больше. Поэтому вызвать полицию не позволяла совесть. К тому же – а как же поговорить сначала по-человечески, попросить… Может, они и не знают, что их так слышно. С соседями по подъезду Галина Ефимовна познакомиться еще не успела, знала только старичка с первого этажа, которому как-то помогла открыть дверь, и часто ездила в лифте с вежливой девушкой, явно непьющей, да и жила она на пятом, кажется, этаже.
Однажды ночью ее разбудили не звуки, а запах. Пахло приятно, и Галина Ефимовна еще сквозь сон начала вспоминать, как лет десять назад зашла как-то в церковь и тщетно просила Бога о ребеночке. У нее-то по женской части все было в порядке, это наверняка у мужа что-то барахлило – наверное, от пьянства. Молитвам ее не вняли, и с тех пор в церковь она больше не ходила, обиделась на такую вопиющую несправедливость…
Тут Галина Ефимовна наконец проснулась. В квартире отчетливо пахло горящими восковыми свечами – это она еще в полусне по ассоциациям определила безошибочно. И чем-то сладковатым, как в церкви. Напрягая слух, Галина Ефимовна разобрала в доносящемся снизу бурчании отдельные, еще с детства ей знакомые церковнославянские слова. Кто-то безостановочно, монотонно молился.
«Секта!» – замирая, подумала Галина Ефимовна.
Стукнула дверь.
– А-а-а!.. Га-а-а-ад!.. – яростно взревел женский голос, что-то загрохотало, всегдашнее ответное бурчание стало испуганным, запахло дымом.
– А-а-а!..
«Пожар!» – запаниковала одинокая жилица.
На кровать когтистым меховым комком метнулась кошка, прижалась к груди Галины Ефимовны, вцепилась в ночную рубашку и застыла, уткнувшись мордой в хозяйку в порыве какой-то некошачьей преданности. Галина Ефимовна встала, чувствуя прилив непривычной смелости и желание защитить испуганного зверька. Подняла стул и деликатно постучала в пол его ножками.
Голоса затихли. Дымом больше не пахло.
«Сволочи!» – подытожила мысленно Галина Ефимовна.
Легла и заснула.
Драма между тем продолжалась. И по-прежнему практически не мешала спать, лишая измученную кипящей внутри злостью, но деликатную Галину Ефимовну возможности позвонить наконец в полицию. Раздражал просто сам факт, сам факт того, что кто-то беспрепятственно шумел, жил какой-то бурной и явно несчастливой жизнью, даже не думая о том, что все это слышно другим. Галину Ефимовну с детства приучали думать о других, и, хотя телевизор теперь утверждал, что это неправильно, надо быть ярким и существовать на полную, а другие пусть завидуют, она не верила.
«Просто настало какое-то испорченное время», – думала стойкая Галина Ефимовна.
Кошка разодрала изнутри всю дверь и почти перестала есть свои треугольнички. Она похудела и смотрела на хозяйку осуждающе, хотя ночью постоянно прыгала на кровать и ластилась, пытаясь спрятаться под одеялом.
Галина Ефимовна просыпалась то под молитвы, то под исполненные ненависти крики внизу. Стучала стулом, топала и негодовала. Потом, освоившись и приободрившись от того, что никто не поднимался к ней скандалить, стала мстить за шум все громче и изощреннее. Роняла на пол кухонные табуретки. Маршировала по комнате.
– Ненавижу-у-у!.. – орали внизу, но это было адресовано не ей, а тому, бурчащему.
С утра Галине Ефимовне даже бывало стыдно за ночную месть. Но спросонья все люди пребывают в несколько измененном состоянии сознания.