Уже через неделю осовевшая от поцелуев и полубессонных ночей Маша делилась в кафе с подругами впечатлениями о новой жизни, розовея от счастья и хрустя креветками в темпуре. Подруги, перевозбудившись от едкой зависти и от жгучей радости за Машу, налегали на васаби и наседали на практически новобрачную с обычными в таком деле расспросами:
– А он? А ты? И чего? А носки разбрасывает?
Маша смущалась и млела, блестящий пот выступал у нее над верхней губой. Желая обрадовать подруг и уязвить их своих счастьем побольнее, она рассказывала, как ей дарят любимые цветы, как делают массаж, и про то, как подвозят до работы, и про ужины при свечах, и про специально для нее купленные мягкие тапки с мордочками и махровый халат. А подруги лезли все глубже и глубже в Машину новую жизнь и выудили наконец тот нюанс, который Машу и удивлял, и смущал, и смешил – изредка, впрочем, потому что не таким уж важным он казался, чтобы помнить о нем все время.
Мальчик Владик с проседью на левом виске смотрел на Машу по ночам. Приподнимется на локте, нависнет над Машиной подушкой и смотрит – пристально, долго… молча. Маша иногда просыпалась и все это видела.
Подруги над ней, конечно, посмеялись. И даже упрекнули в непонимании, переживая за романтичного Владика, который не им достался.
– Любуется же он, – сказали они. – На тебя, дуру, любуется.
Маше эта версия очень понравилась. Она заедала смущение маринованным имбирем и лучилась своим личным счастьем, обжигая уже отчаявшихся найти порядочного мужчину подруг.
А вскоре Маша опять проснулась ночью. За окном была оживленная дорога, горели фонари, и Маша хорошо все видела – и очень современную люстру, такими стеклянными кубиками, и книжную полку, и солидные очертания шкафа у стены. И неподвижное лицо Владика, которое нависало над ней и впивалось в Машу внимательным, неморгающим взглядом. Глаза у Владика были красивые, голубые, а сейчас казались двумя шариками белого стекла с темной соринкой зрачка в каждом. Версия с любованием стремительно теряла убедительность, и перепуганная спросонья Маша попыталась переползти на другой край подушки. Зрачки переместились следом, а вот сам Владик и не шевельнулся. Маша нырнула с головой под одеяло и, немного успокоившись там, в жаркой темноте, снова выглянула наружу. Лицо Владика, равнодушное и внимательное, теперь было даже ближе. Маша пискнула:
– Зая, мне страшно…
И дрожащими пальчиками погладила своего мальчика по щеке. Мальчик даже не моргнул.
Тогда Маша, стараясь не замечать неотступно следующих за ней зрачков, снова уползла под одеяло и выползла уже с другой стороны кровати. Нашарила свои мягкие тапки с мордочками и убежала на кухню, где выкурила две тонкие нетянущиеся сигареты.
А когда вернулась, Владик уже спал носом к стенке.
Утром он над ней, конечно, посмеялся и сказал, что сразу надо было говорить. Владик, оказывается, в детстве упал с дерева и с тех пор страдал лунатизмом. Класса до пятого страдал еженощно, и бедная мама даже несколько раз ловила его на балконе. И по квартире он бродил, и тарелки из шкафа доставал с неизвестными целями. А теперь вот он только в постели приподнимается, глаза открывает и иногда разговаривает.
И ничего в этом страшного нет.
Маша опять утешилась, развеселилась и, еле дождавшись, пока Владик уйдет, стала звонить подружкам и рассказывать, какой он у нее, оказывается, лунатик. А на ужин приготовила ему мясо с помидорками, по рецепту из Интернета, чтобы еще раз показать, какая она хозяюшка.
И еще неделю Маша почти не пугалась, когда встречалась сонным взглядом с белыми, холодными глазами и цепко за ней следившими соринками зрачков.
А потом ей приснился сон, будто она идет куда-то по улице, вся легкая, веселая и благоухающая недавно подаренными духами. И видит на другой стороне подружек, они машут ей и улыбаются. Маша хочет перейти дорогу и не может, будто зацепилась за что-то, только тоненькие каблучки беспомощно скребут по асфальту. Маша удивляется, рвется вперед, а подружки вдруг меняются в напудренных лицах, кричат что-то и указывают Маше за спину. Маша боится увидеть что-нибудь страшное и не оборачивается сначала, а потом не выдерживает и косится все-таки назад.
А там стоит Владик и, впившись в нее стеклянным ночным взглядом, крепко и равнодушно держит Машу за плечо.
Стоит ли говорить, что, проснувшись с испуганным всхлипом, она обнаружила, что Владик ее действительно держит и смотрит все так же внимательно. А яркие губы его, подернутые нежными трещинками, шепчут что-то неуловимое.
Маша еле освободилась от мужественных рук, прижимавших ее к подушке, и остаток ночи провела на гостевом диванчике. Утром Владик над ней опять посмеялся и даже немного обиделся. Маша и корила себя, и ругала, и вспыхивала от смущения, но потом все равно, включив подаренный Владиком красненький ноутбук, до позднего вечера читала всякие жуткие истории о людях, которые бог знает что творили в лунатическом забытьи.
Подружки Машу подбадривали и хихикали, а мама, истомившаяся в ожидании внуков, потребовала не брать в голову всякие глупости. Звонить же Владиковой маме, чтобы узнать, не способен ли ее сын на что-нибудь страшное в состоянии лунатизма, Маша, конечно, не решилась. А потом и почти успокоилась – ну подумаешь, прижал он ее к подушке и шептал что-то. Любимый же, добрый и щедрый. И такой внимательный, особенно когда смотрит ночью…
Маша быстро научилась не просыпаться ночью и от тяжелой руки на своем плече, и от неразличимого шепота, и даже не убегать на диванчик, если все-таки проснулась и встретила неподвижный пристальный взгляд. Ведь если спокойно подумать, в этом и нет ничего страшного, просто она сама молодая и впечатлительная. И довольно скоро гораздо больше ее стало волновать не то, смотрит на нее во сне Владик или не смотрит, а то, когда же он сделает ей предложение. Тем более что как-то, вернувшись домой раньше времени, она услышала, как он тихо и убедительно обещает кому-то по телефону:
– Скоро уже. Скоро. Я подготовился.
Обнаружив Машино присутствие, Владик прервался на полуслове, попрощался и повесил трубку. А Маше сказал, что это мама звонила. Так как Маше очень хотелось замуж, она истолковала это незначительное событие в свою матримониальную пользу.
А еще через пару ночей Маша все-таки проснулась от особенно громкого шепота. Владик, как и следовало ожидать, опять на нее смотрел и шевелил обветренными и горячими губами, повторяя одно и то же. Маша приподнялась и приблизила ухо к его шелестящему рту. Сначала ей показалось, что она слышит какой-то случайный набор звуков, но уже через пару секунд они вдруг сложились в слова.
– Дай гляну, что у тебя внутри, – отчетливо прошипел Владик и ровными хищными зубами прикусил мочку Машиного уха.
Маша завизжала, вырвалась, сразу же почувствовав в районе отверстия для сережки неглубокую, сочащуюся сукровицей царапину, и, ничего почти не соображая, кинулась одеваться. Потом вспыхнул свет, и через какое-то время ослепленная Маша увидела Владика, раздетого и растерянного. Она ему что-то кричала.