В десятом по счету кафе она его увидела. Он стоял к ней спиной за электрическим бильярдом. Она сразу же узнала его по склоненной над бильярдом спине, по затылку, заросшему жесткими белокурыми волосами. Она подумала, что у него слишком длинные волосы, как у Бернара; должно быть, это признак брошенного мужчины. Она не решалась подойти к нему и со сжавшимся сердцем на минутку застыла в неподвижности.
– Вам что-нибудь угодно?
Сама судьба прислала сюда эту хозяйку. Жозе пошла вперед. У нее было слишком элегантное манто для этого кафе. Она машинально подняла воротник и остановилась за спиной Жака. Окликнула его. Он оглянулся не сразу, но она увидела, как у него покраснела сначала шея, потом правая щека, которая была ей видна.
– Ты хочешь поговорить со мной? – наконец сказал он.
Они сели, и он даже не посмотрел на нее. Только спросил хриплым голосом, не хочет ли она чего-нибудь выпить, потом склонился и решительно, как ей показалось, уставился на свои широкие ладони.
– Попытайся понять меня, – сказала Жозе. И усталым голосом начала свой рассказ; теперь ей все это казалось призрачным и ненужным: Пуатье, Бернар, ее собственные соображения. Она сидела напротив Жака, он был живой. Перед ней опять была эта плотная глыба, которая должна была решить ее судьбу, и слова едва долетали до этой глыбы. Она ждала, и все, что она говорила, было только способом обмануть это ожидание.
– Я не люблю, когда на меня плюют, – в конце концов сказал Жак.
– Но это вовсе не так, – начала Жозе.
Он поднял на нее глаза. Они были серые и бешеные.
– Это именно так. Когда живут с одним, три дня с другим не проводят. Вот и все. Или хотя бы предупреждают.
– Я же стараюсь все тебе объяснить…
– Плевать я хотел на твои объяснения. Я не мальчик, а мужчина. Я ушел и даже сменил квартиру.
И еще более сердито добавил:
– Не так много найдется девушек, из-за которых я стал бы переезжать. Как ты нашла меня?
– Вот уже целый час я ищу тебя по всем кафе, – сказала Жозе.
Она была совсем без сил и закрыла глаза. Ей показалось, что она чувствует тяжесть своих синяков под глазами. Он помолчал, потом спросил сдавленным голосом:
– Зачем?
Она взглянула на него, не сразу поняв, о чем он спрашивает.
– Зачем ты меня ищешь целый час?
Она снова закрыла глаза и запрокинула голову назад. Жилка на ее шее сильно билась. И вдруг она услышала, как отвечает ему:
– Я не могла без тебя.
И, почувствовав, что это наконец-то правда, она расплакалась.
В этот вечер он вернулся вместе с ней. Когда он взял ее в свои объятия, она вновь ощутила, каким бывает тело, какие бывают движения, какое бывает наслаждение. Она поцеловала его руку и так и уснула, уткнувшись губами в его ладонь. Он некоторое время не спал, потом осторожно накрыл одеялом плечи Жозе и повернулся на другой бок.
У себя в прихожей Бернар застал сменявших друг друга медсестер. Он понял, что несчастье уже произошло, и тут же ощутил полную свою беспомощность. Он оцепенел. От медсестер Бернар узнал, что у Николь позавчера случился выкидыш и что опасность уже позади, но доктор Мартен решил не оставлять ее без присмотра. Обе сиделки смотрели на него с явным осуждением и, конечно же, ждали каких-то объяснений. Но он молча отстранил их и вошел в спальню Николь.
Она лежала лицом к нему, в полутьме, горела только низкая фарфоровая лампа у изголовья, подаренная Николь ее матерью; Бернар так никогда и не решился сказать ей, насколько эта лампа безобразна. Николь была очень бледна; когда она увидела его, в лице ее ничего не дрогнуло. Николь была похожа на покорившееся животное, лицо выражало одновременно тупость и достоинство.
– Николь, – обратился к ней Бернар.
Он сел на кровать и взял ее за руку. Она спокойно смотрела на него, потом глаза ее вдруг наполнились слезами. Он осторожно обнял ее, и голова Николь упала к нему на плечо. «Что делать? – думал Бернар. – Что ей сказать? Ну и сволочь же я!» Он гладил ее по голове, пальцы его путались в длинных волосах. Машинально он принялся распутывать их. У нее еще был жар. «Надо же что-то сказать, – подумал Бернар, – я должен что-нибудь сказать ей».
– Бернар, – сказала она, – нашего ребенка…
И Николь, прижавшись к нему, зарыдала. Он чувствовал, как подрагивают ее плечи. Говорил: «Ну-ну», стараясь успокоить ее. И вдруг понял, что это – его жена, его достояние, что она живет только для него, думает только о нем и что она чуть было не умерла. Без сомнения, Николь – единственное, что у него есть на свете, а он едва не потерял ее. Чувство хозяина и жалость к себе и к ней одновременно с такой душераздирающей силой охватили его, что он отвернулся. «С криком рождаются, и это неспроста: все последующее – лишь смягчение этого крика». Какое-то странное ощущение сдавило ему гортань, и он в бессилии склонил голову на плечо Николь, которую давно не любил, будто вернулся сейчас к тому первому крику, при рождении. Все остальное казалось мелочами, вывертами, комедией. На минуту он даже забыл о Жозе, целиком погрузившись в свое отчаяние.
Позже он, как мог, утешал Николь. Был нежен, говорил ей о будущем, о своей книге, которой якобы был доволен, о детях, которые скоро родятся у них. Этого она хотела назвать Кристофом, призналась Николь, еще немного поплакав. Он одобрил имя, предложил еще «Анну», и она рассмеялась: мужчины, как известно, мечтают о дочерях. А он тем временем думал, как бы сегодня же вечером позвонить Жозе. И быстро нашел предлог для этого: у него кончились сигареты. Табачные лавки куда полезнее, чем это кажется на первый взгляд. Кассирша весело приветствовала его: «Наконец-то вернулись!», и он выпил за стойкой рюмку коньяка, прежде чем спросить жетончик для телефона. Он хотел сказать Жозе: «Вы нужны мне», что было бы правдой, но ровно ничего не меняло. Когда он говорил с ней о любви, она рассуждала о быстротечности чувств. «Через год или через два месяца ты разлюбишь меня». Жозе, единственная из всех его знакомых, всегда знала, что все проходит со временем. Остальные, подчиняясь естественным движениям души, стремились поверить в длительность своего чувства, поверить в то, что с одиночеством покончено навсегда, и Бернар был из них.
Он позвонил, но никто ему не ответил. Вспомнив ночь, когда он звонил и попал на того жуткого типа, Бернар радостно улыбнулся. Жозе, должно быть, спала, свернувшись калачиком, вытянув руку с распростертой ладонью; этот ее жест был единственным свидетельством того, что она в ком-то нуждалась.
* * *
Эдуар Малиграсс подавал липовый чай. Вот уже неделю, заботясь о своем здоровье, Беатрис пила липовый чай. Он поставил чашечку перед ней, другую – перед Жолио; тот рассмеялся и сказал, что это пакость. Тогда мужчины налили себе виски. Беатрис обозвала их алкоголиками, и Эдуар, совершенно счастливый, развалился в кресле. Они пришли из театра, куда за ней зашел Эдуар, и она пригласила Жолио выпить по стаканчику напоследок. Все трое сидели в тепле, за окном шел дождь, и Жолио был очень забавен.