Речь велась о сугубо научных исследованиях человеческих способностей, а то, что способности такого типа представляли угрозу для принятого в стране диалектико-материалистического способа мышления, ибо шли вразрез с ним и заставляли опасаться за формулировку всегда крайне интересовавшего систему основного философского вопроса (все помнят какого), – это даже не самое главное. Самое главное – что подопытные были наделены способностями, которых не бывает: в незыблемой научной справедливости этого положения коллектив ученых НИИЧР был един. Хоть и не полностью един: известная часть ученых считала, что подобных способностей не столько не бывает, сколько не должно быть, а это, согласитесь, – одна, по крайней мере, большая разница. Ну, и… вот, считавшие, будто их не бывает, рассматривали своих подопытных как людей, одержимых воображаемыми способностями, а считавшие, что их не должно быть, – как людей, наделенных способностями, подлежащими искоренению.
Впрочем, обе части научного коллектива сходились в одном: паранормальность есть состояние «около нормальности», а значит – в конечном счете – ненормальность и потому подлежит излечению. Так что все без исключения сотрудники рассматривали НИИЧР как медицинское учреждение, призванное исцелять больных, а кондукторов – как пациентов, о чем последних, разумеется, в известность не ставили. Поисками научно обоснованных способов излечения коллектив НИИЧР и занимался – разрабатывая и усовершенствуя, стало быть, методики подавления присущих отдельным индивидам паранормальных свойств.
Для того чтобы такие методики были эффективными, паранормальные свойства прежде всего требовалось как следует изучить. Так замыкался круг: кондукторы предоставляли свои способности в распоряжении института, существовавшего для того, чтобы выводить из строя кондукторов. То есть, нормализовывать их, как оно называлось на языке высокой науки. На языке же повседневности это означало, что люди с паранормальными способностями превращались здесь в нормальных людей – иногда в сумасшедших нормальных людей, но тут уж ничего не поделаешь. Да и не все ли мы такие!
Сегодняшней ночью, например, была предпринята попытка нормализовать Льва Орлова: по словам Бориса Ратнера, почти совпавшими кое-с-чьими еще словами, сказанными непосредственно Коле Петрову при личной встрече, в нейтрализации были заинтересованы высшие эшелоны власти. Разбираться в том, употреблено данное – в общем-то, коробившее его филологический слух – словосочетание по делу или всуе, Коля Петров не стал.
Однако попытка сорвалась – Коля Петров не понимал как, но подозревал, что виноват в этом именно «невиданный доселе паранормальный потенциал» подопытного, мистическим образом сумевшего не только выскользнуть из металлического кресла и ускользнуть от хорошо натренированного Рекса, но и просочиться сквозь две запертые двери – лабораторную и институтскую… мимо сторожа.
– Алеша Попович, – начал неспешное повествование Коля Петров, – счел, что пора начинать лечение… На это требовались часы, Лев сложный случай. Ему ввели сильный транквилизатор и оставили в двадцать седьмой до утра, под охраной Рекса, так уже ведь и раньше поступали, с другими кондукторами… допускаю, что Вы не знали. А Лев исчез. Чудесным образом. Утром в лаборатории была только собака. Дверь в лабораторию оказалась запертой, как и вечером накануне. Сигнализация в порядке. Вот и все.
– Парня без наблюдения оставили, значит, – сказал Мордвинов и представил себе: полутемная двадцать седьмая со зловещими огоньками на щите, страшная собака у двери, глухие шторы на окнах, холод металлического кресла – и полная невозможность пошевельнуть хоть пальцем.
Коля Петров сделанного резюме не понял – он же только что сказал: под охраной Рекса…
Мордвинов, давно стоявший у окна, вынул из кармана ключ, подошел к двери и медленно отпер кабинет. Бывший кабинет бывшего Ивана Ивановича. Он знал, что не обладал больше никакими полномочиями в НИИЧР, но, распахнув дверь, сказал:
– Вы уволены, Коля Петров. Вон отсюда, гнида.
Наблюдая у распахнутой двери за тем, как Коля Петров собирает манатки и с перекошенным лицом покидает помещение, Мордвинов не сомневался, что уже не сегодня-завтра тот вернется в НИИЧР и займет директорское кресло.
Его директорское кресло.
Но жалко – жалко до слез, до спазма в грудной клетке – Мордвинову было не кресла, а числа пятьдесят пять, которое он только что перечеркнул собственной рукой. Жалко было гармонии… гармонии божественного целого.
Он не мог принести Леночке более полной жертвы, чем эта. Гармония божественного целого.
Ах, если бы еще хоть кто-нибудь хоть что-нибудь знал!
Если бы хоть кто-нибудь знал, зачем все это было нужно: сентябрьский вечер, когда Лев пошел в институт на очередной «сеанс» (так назывались здесь встречи с кондукторами), долгий разговор с Алешей Поповичем, на тот момент остававшимся единственным, кто ждал Льва, присутствие встревоженного Рекса, с которым Лев давно уже успел подружиться и любил поговорить, когда Рекс праздно болтался по коридору. В тот вечер Рекс говорить отказывался, смотрел на Льва преданными глазами, поскуливал и во время всего разговора с Алешей Поповичем сидел, прижавшись к ноге Льва. Как будто бы Лев и сам не понимал, что куда-то не туда клонит Алеша Попович, болтает слишком много и нервничает, вводя Льву контрастное вещество – можно было подумать, в первый раз в жизни контрастное вещество вводит!..
Если бы хоть кто-нибудь знал, почему Алеша Попович ничего не возразил, когда Коля Петров, ставший в институте новым Иваном Ивановичем, распорядился в конце прошлой неделе провести во время следующего сеанса со Львом «нейтрализацию». И это несмотря на то, что предложение было явно преждевременным – даже, может быть, вообще не необходимым – и что сам Коля Петров, скорей всего, хорошо отдавал себе в этом отчет…
Если бы хоть кто-нибудь знал, чей именно голос и в каких верхах дал Коле Петрову соответствующую команду, – не сам же он в конце концов такие вещи решает… даже и жесткий, как наждачная бумага, Иван Иванович на себя такой ответственности не брал, а уж чтобы мягчайший Коля Петров… – не-прав-до-по-доб-но!
Ах, если бы хоть кто-нибудь хоть что-нибудь знал… по крайней мере – какие все-таки конкретно изменения должны было произойти со Львом, в наушниках посаженным на металлический стул, обвешанным датчиками и оставленным в лаборатории на ночь под присмотром Рекса. Или – каким на следующее утро Лев должен был очнуться, что испытать, и было ли бы это тем, чего от него на самом деле хотели добиться. Даже сам Алеша Попович, гений Алеша Попович, протянувший проводки от кожи Льва к щиту на стене, понятия не имел, что побежит по проводкам в подвал и что по тем же проводкам вернется из подвала назад, хотя почти всегда более или менее отчетливо представлял себе результаты нейтрализации… Впрочем, это был первый случай, когда нейтрализация проводилась с кондуктором, всего-то и поприходившим в лабораторию три месяца, в то время как обычно периоды, предшествовавшие нейтрализации, измерялись годами.