Ну и сколько же у него наберется таких не своих воспоминаний?
Малютку Герасима, например, взять – это точно его воспоминание? Или, вот, пожар… пожар и вообще мамино воспоминание: ему же самому полтора года тогда было, никто не помнит своей жизни в полтора года!
А уж что касается пения-под-Робертино… – и чтобы целыми днями, несколько лет? Да быть такого не может! Он, конечно, странным мальчиком рос, но не до такой ведь патологической степени – чтобы целыми днями и несколько лет… Это все моторика письма, дорогой, моторика письма и ничего больше: берется некое событие, неважно, имевшее место или нет, и – коготок увяз, теперь уже всей птичке пропасть, ибо дальше все само собой происходит, дальше не ты уже ведешь, дальше тебя уже ведут, немножко оттуда по пути ухватишь, немножко отсюда, поди разберись, что было, чего не было, а главное – что с тобой было, что не с тобой!
Так зачем рассказывать сказку об Ассизи, если ты на юг Европы дальше Мюнхена ведь и не заезжал никогда? Во всяком случае, тот ты, который сейчас находится… находится – где? Ах, Боже мой, да какая же разница! Мир ведь и сотворен всего пять минут назад – не так ли, старый скептик Рассел? А до этого ничего не было!
Он осмотрелся по сторонам: всего, что он видел, не было здесь пять минут назад – пять минут назад земля была безвидна и пуста… и Дух Божий носился над водою. А сейчас – стокгольмский вокзал, готовящийся к ночи. Бездомные пассажиры, захваченные врасплох чудом сотворения мира.
На этой мысли в помещение вошел – вот уж действительно важной персоной – его вечный, теперь уже получалось, спутник… или вечный его страж: восточный человек с компьютером. А ему-το казалось, что и след стража давно простыл… он ведь так и не спросил, каков конечный пункт назначения занятого этого восточного человека. Вечный спутник остановился непосредственно около него, уселся, рассеянно взглянув ему прямо в глаза, за соседний столик, включил компьютер – и давай опять барабанить по клавишам. Время от времени взгляды их встречались, но словно бы не узнавал его старый знакомец, словно бы впервые в жизни видел. Сделалось не по себе. Опять обознаточки-перепряточки? Да быть такого не может. Улыбнуться, спросить, как дела? Напомнить, что вместе ехали в поезде, вместе на пароме плыли?
С подошедшей официанткой забывчивый спутник говорил на том самом грамматически стерильном английском, который, вот уж точно, ни с чем не спутаешь! Would-you-mind-madam… и все такое. Так – улыбнуться? Да на черта он ему сдался! Не узнаёт или не хочет узнавать – и слава Тебе, Господи. Он и сам бы поспешил на другую сторону улицы, встреться они, не дай Бог, где-нибудь в Стокгольме!
В общем, сунул телефон в карман (пока, Гвидо!) и налил себе кофе. В зале для пассажиров бизнес-класса угощали бесплатно. Тут вообще все было бесплатно, включая Wi-Fi, которым, вообще говоря, имело бы смысл воспользоваться: он не видел своего почтового ящика почти две недели. Бесстрашно поднялся и, даже не взглянув на соседа, направился к противоположной стене: там стояли компьютеры.
И ящик оказался-таки полон мэйлов, судя по черноте строк – новых. Новых на первой странице, на второй… на третьей, да сколько же их, новых-то? За пять минут после сотворения мира? Три с половиной страницы… он никогда не переписывался с таким количеством людей – ив растерянности смотрел на имена, в большинстве своем ничего ему не говорившие. Это было похоже на атаку спама. Открыв один из мэйлов наугад, прочитал: «Tut obeshannyje mnoj linki k teoriji igr, celuju, Lika». Лика у него была только одна: никогда не обещавшая ему линков к теории игр, никогда не имевшая электронного адреса и никогда бы не ставшая писать транслитом. Плюс тот факт, что линками к теории игр он до сих пор не интересовался.
Потом он открыл – один за другим – мэйлы от цветка: их оказалось около десяти. Углубляться не решился, но уже по тому, что увидел, понял: цветок тоже сошел с ума, ибо содержались в мэйлах какие-то не имеющие отношения к нему вещи – например, длинные перечни лекарств от болезней, у него отсутствующих, подробные тесты на определение уровня либидо, серия рисунков неизвестного ему двенадцатилетнего ребенка из Непала, обильные фотографии сада при доме в каком-то городе на севере России, устрашающие длиною строк линки к нескольким средневековым мелодиям на YouTube, безумные игрушки типа сколько-вращающихся-шестеренок-вращаются-вправо… одним словом, все то, что «пригодится в пути».
Пара мэйлов была от людей, которых он в разное время попросил не писать ему, а те все равно писали как ни в чем не бывало, еще несколько – с адресов, просто ему неизвестных. В один такой мэйл – с темой «Увидимся на казахской земле» – он заглянул: обращались по имени-отчеству, по его имени-отчеству, упоминали неизвестные ему события, в которых он якобы участвовал… забавность ситуации состояла в том, что в Казахстане он никогда не был, а события помнил как случившиеся в Питере лет десять назад – при том, что в Питере он не бывал двадцать с лишним лет. Впрочем, какие там двадцать с лишним лет, когда миру вокруг него – пять минут?
Он осторожно ушел из почты, боясь заглянуть еще в какой-нибудь мэйл… Отхлебнул чуть уже теплого кофе и сказал себе норвежским голосом – понятное дело, Торульфа: «Det er deg, som har åpnet denne døra». А значит… что ж, добро пожаловать в жизнь мою – в эту жизнь мою, в эти жизни мои! Он ведь и так давно уже знал: не случится в будущем никаких реинкарнаций, ибо все реинкарнации происходят синхронно, и все они уже здесь. Жизнь – как датский язык – не знает сослагательного наклонения: любое движение интеллекта и воли реализуется мгновенно – мгновенно, но невидимо, поскольку миры не пересекаются.
Они не пересекаются до тех пор, пока ты не открыл дверь. И когда он уже собрался покидать зал ожидания для особо важных персон, так и не взглянув больше на старого знакомца, зазвонил непонятным звонком («Dancing Queen») телефон… и зачем только он нажал на «соединить»!
– Ты где? – спросил голос Манон.
Ответить – не хватило духу.
– …я просто только что выяснила: пиццу можно прямо в номер заказать – и через пятнадцать минут она здесь. Так что кончай там свои поиски: не умрем голодной смертью!
– Иду-иду, – сказал он, боясь разрушить чужое сооружение жизни. – Иду-иду…Мне говорят, он был при ней,
Назвав меня тебе;
Она, ценя меня сильней,
Сказала: «Слаб в стрельбе».
Он сообщил им обо мне,
Что жив (простим его),
Но если верить ей вполне,
То вам-το что с того?
Я дал им раз, они вам два,
Он дал нам три с лихвой,
Но к ней вернулась вся лихва,
Хотя почин был мой.
И, если я или она
Вовлечены в бедлам,
Клянется он, что вам дана
Свобода, как и нам.
Вы были главной из причин
(Пока мы тут грешим)
Помехи, что вошла, как клин,