Кончилось отпевание, и потянулась процессия мимо оград и крестов, и ступали люди осторожно, будто боялись разбудить спящих в земле вечным сном. Крест нес Снегирев. На секунду мелькнуло: вот так, с крестом впереди, и войдем мы все в рай! Красиво нес Снегирев крест… благодарно и покаянно. Очень процессия выиграла, что впереди был он. Сильно пьющие – они ближе к загробному миру…
У могильной ямы чуть в стороне стояли, опершись на лопаты, могильщики. Гроб водрузили на подставку. Тропинка была узкая – провожающие сгрудились теснее, кое-кто зашел за соседние могилы… Мужчины с непокрытыми головами, скорбно склонив головы, молчали, как двоечники, вызванные к доске. Женщины вели себя проще, естественнее, а та, которую я попросил снять кофточку, подошла к гробу и поправила на покойном галстук.
После священнослужителя первым взял слово якобы генерал. Пригладив редкие седые волосы, он начал говорить об усопшем негромко, постепенно зажигаясь и набирая силу. В конце речи он уже грозил кулаком, вероятно воображаемым агрессорам, и, окончательно распалившись, закончил фразой, которой в тексте не было: «Если бы все были такие, как он, то все было бы вообще! Понятно?!» Могильщики, зачарованно слушавшие, послушно кивнули. Рвался вперед и псевдоадмирал, но его оттеснила Раиса, откинув вуаль, чего делать было не надо, однако поди объясни женщине, если на нее смотрят мужчины! Она столь проникновенно произнесла свой монолог, что один из могильщиков сказал тихо, я услышал: «Сегодня напьюсь!» Затем вышли к гробу якобы эмигранты, всхлипывая и поднося к глазам носовые платки, они четко, как парный конферанс, отмолотили свою сценку. Будь концерт, тут бы он и провис. Выправил положение застоявшийся псевдоадмирал; видимо, вступая в соревнование с имевшим успех якобы генералом, он начал неожиданно: «Как сказал Шекспир: весь мир – театр, и люди в нем актеры!» И дальше повел свой монолог широко и мощно, делая паузы, во время которых чувствовалось, что он вспоминает океаны, штормы, боевые тревоги… Есть мужики – им военная форма как балерине валенки, наш адмирал был не таков! Уже пора было уходить со сцены… то есть от гроба, а он – полыхал! А потом: «Боевых друзей мы провожали песней!» Запел: «Не думали, братцы, мы с вами вчера, что нынче умрем под волнами!..» У могильщиков предательски заблестели глаза.
Икс Игрекович смотрел встревоженно, видимо, опасаясь, что слишком глубоко загнал актеров в образы. Эдик мельком поглядывал на заказчика – тот наблюдал происходящее, оценивая, и, судя по всему, оценивая положительно. Удивила меня якобы генеральская родственница – ее актерскую судьбу поломала несчастная любовь, и она, начав говорить о незнакомом человеке, вероятно, вообразила невесть что, и с такой проникновенностью произнесла монолог о верном сердце, которое перестало биться, о светлых очах, которые закрылись, о надежных и ласковых руках, что даже у Эдика увлажнились глаза, а могильщики – их было четверо – еще сильнее ссутулились над своими лопатами.
Удержать Снегирева было уже не в моих силах, я мог ему оторвать рукав пиджака, руку… Он взял с места в карьер: «Смог ли из вас кто отдать незнакомому человеку несколько тысяч долларов?» Все затаились, будто отдать нужно было прямо сейчас. «А он, – указал Снегирев на бледное чело покойного, – смог! Потому что поверил! Вы знаете, что это значит: если в тебя верят? Когда от тебя отворачиваются друзья, тяготятся родственники… Когда ты сам думаешь, что лучше не жить… Идешь по улице и думаешь: хорошо бы, тебя сбила машина. А он, – Снегирев опять указал на покойного, – не побрезговал, не отвернулся, а протянул руку помощи. И вот сейчас, когда его нет, а душа его, я уверен, смотрит на нас (в этом месте я испугался: а вдруг вправду смотрит?!), я хочу еще раз сказать ему: „Спасибо тебе, и пусть твоя жизнь послужит примером для более слабых духом! Придаст им силы достойно, как и ты, пройти по жизни! Прощай, дорогой друг! Не поминай лихом! – лихо закончил Сеня. – И пусть земля тебе будет пухом!“
Победно взглянув на меня и Икс Игрековича, Сеня поцеловал покойного в лоб и в законном праве занял место рядом с сыном усопшего.
Самолюбие… тщеславие, даже на кладбище вы не оставляете человеков.
…Возвращались к воротам с облегчением. Режиссер делал замечания, я услышал, как он говорил якобы эмигрантке: «Вы не стесняйтесь, жалейте себя, и все получится». «С Шекспиром больше не надо, – урезонивал псевдоадмирала, – рабочие подумали, что это фамилия усопшего. Не надо нежелательной путаницы…»
Трепетали по бокам аллеи листья деревьев, грустно стояли памятники… и кресты, как скелеты памятников, посвистывали птицы – им тут раздолье. По неумности своей, мы в детстве с ребятами ездили на Пятницкое кладбище за ольховыми шишками для щеглов. В зоомагазине на Кузнецком много щеглов продавалось, канареек, чижей… У меня были щегол и зеленушка, годом позже решил я их выпустить. Поехали мы с другом Федей в Сокольники – май был, все цвело. Поставил я клетку на полянке, открыл дверцу, щегол выпрыгнул, огляделся и взлетел на дерево, а зеленушка толстая выпрыгнула на зеленую травку, огляделась и – обратно за решетку. А ольховые шишки мы собирали у ограды со стороны железнодорожных путей.
Ресторан ждал нас во всем блеске, но не было жадности в едоках. Учтиво сели за длинные столы. Массовка – на периферии, активные участники – ближе к председательскому месту. Помянули… по очереди вставали и уже более спокойно произносили теплые слова. После третьей рюмки псевдоэмигрант вдруг сказал просто:
– А я бы хотел, чтобы меня так проводили… – Уловив мой взгляд, усмехнулся: – А то соберутся родственнички, при жизни-то ничего общего не было, а тут – все чистенько, как первое свидание! – еще более неожиданно закончил он. И пояснил: – Ну, когда не знаешь еще всех заморочек семейной жизни.
Икс Игрекович засмеялся и, спохватившись, нахмурился.
– А что, правда, хорошо проводили! – подтвердил псевдоадмирал. Он расстегнул мундир и сидел, откинувшись на стуле, любуясь собой. – Я, во всяком случае, доволен!
– А я бы хотела, чтобы пришли все, с кем я училась. У нас такой дружный класс был! – сказала Раиса. – И в институте тоже… хорошие были ребята.
Старенький якобы генерал задремал, а проснувшись, бодро объявил, что с покойным он бы пошел в разведку, и если бы того ранило, отдал свою кровь.
– А какая у вас группа? – спросил якобы эмигрант, вспомнив что-то свое.
– Ты ешь, закусывай, закусывай, – сказала ему его не якобы жена.
– А помнишь, – повернулась Раиса к Эдику, – с нами на «Огни магистрали» ездила Таня? Она сейчас где?..
– Тыс-с! – приложил палец к губам Эдик.
Налимонившийся Сеня, наклонившись к молодой паре, полагая, его не слышно, громко рассказывал анекдот про блондинку. Я было шикнул, но заказчик разрешил: «Пускай, теперь уж…» Эдик не позволил смазать концовку и снарядил молодежь увести артиста. А подумав, удалил и массовку, поманив в коридор на расчет.
Прошло еще с полчаса, и остались мы с заказчиком одни… он, потому что – он, а я, потому что – я. Водка в последние годы не смывала, а умножала внутреннюю неутеху. Поэтому я почти не пил. А Борис – так звали сына покойного, пил, не пьянея. На мой осторожный взгляд объяснил: