– Это я так, – улыбнулся Случайный Охотник, – по привычке. – Потом он с опаской посмотрел на Деткин-Вклеткина и голосом опытного психиатра, собеседующего с неопытным психбольным, спросил: – Ребенка-то Вашего куда девать будем?
Деткин-Вклеткин расхохотался:
– Вы тут где-нибудь ребенка видите?
– Ну как же… – огляделся по сторонам опытный психиатр, – бегал, помнится, один такой… маленький!
– Вы, Случайный Охотник, ерунду-то не пороли бы, – вдруг устал от него Деткин-Вклеткин. – Не поняли ситуации – не лезьте в нее! Факт рождения от меня ребенка где-то далеко отсюда решительным образом не меняет ничего вокруг Вас лично.
Случайный Охотник вздохнул так облегченно, что его чуть не унесло налетевшим невесть откуда порывом ветра.
– Ну, слава Богу! – справившись с ветром, воскликнул он. – А то я думал, Вы с ума сошли: у меня, дескать, ребенок родился! Вы же это так сказали, как будто прямо перед собой его увидели…
– И увидел! – Деткин-Вклеткин не понял сути прозрения Случайного Охотника.
– Да, но внутренним взором увидели! – возликовал тот.
– Понятно, что внутренним… Вы прямо как… как идиот от рождения! – не выдержал Деткин-Вклеткин.
Даже не заметив нанесенной ему обиды, Случайный Охотник вмиг все наконец понял и сказал с давно не свойственным ему похабным смешком.
– Это Вы когда… когда за спичкой в пятой главе отправились, ребеночка-то кое-кому сделали?
Лицо интеллигентного Деткин-Вклеткина от этого высказывания перекосило так, что Случайному Охотнику, явно вознамерившемуся получить ответ, пришлось зайти сбоку. Там он и услышал то, что заслужил:
– Пошляк.
Случайный Охотник вернулся назад и задумался. Сказанное ему – пусть и заслуженно – явно не годилось в качестве ответа.
– Дурак ты, дурак! – прошептал приползший из степи Хухры-Мухры, который все понял там, на отшибе. – Он, – эскимос едва заметно кивнул в сторону Деткин-Вклеткина, – детей совсем не так делает, как мы подумали!
– А как? – тоже шепотом спросил Случайный Охотник, фантазии которого не хватало на более чем один способ делания детей.
Эскимос Хухры-Мухры быстро показал себе на голову.
– Голово-о-ой? – сорвался на крик Случайный Охотник.
Хухры-Мухры скорбно кивнул. И почти неслышно добавил:
– Как он и все остальное делает.
– Бедный! – пожалел Деткин-Вклеткина Случайный Охотник.
Вдвоем Случайный Охотник и Хухры-Мухры снова перешли на ту сторону, куда перекосило лицо Деткин-Вклеткина и, заглянув в его добрые глаза, смущенно сказали:
– Примите наши запоздалые поздравления!
– Примите мою запоздалую благодарность, – ответил Деткин-Вклеткин и вздохнул: он не понимал, надо ли было поздравлять его с этим.
А между тем поздравлять его, вне всякого сомнения, надо. Во-первых, родителей с рождением детей всегда поздравляют (вне зависимости от того, кем становятся дети потом), во-вторых, можно ли не приветствовать на страницах настоящего художественного произведения такую любовь – любовь, не знающую границ между главами? Ибо только о любви и говорю я сейчас – о любви между мужчиной и женщиной, которая одна имеет право на существование, поскольку она одна кончается рождением детей. А какая же любовь – без детей? Если партнеры внутренне чужды друг другу, если постель, которую они делят, напоминает поле боя с окопом посередине, и если с обеих сторон этого окопа не слышно ничего, кроме грязных ругательств и проклятий, – тогда, в какую бы беззастенчивую близость партнеры ни вступили, детей им не видать как своих ушей.
А то вот еще многие считают, будто однополая взаимность – это тоже любовь. Однако какая же она, извините, любовь, когда от нее детей не бывает? Сколько находящиеся в отношениях однополой взаимности ни лезут из кожи вон, стараясь доказать всему миру, что и между ними возможна любовь той же силы, как между мужчиной и женщиной, они постоянно терпят фиаско, ибо главного доказательства любви – детей – предъявить не могут. И когда им говорят: «Вот вы тут очень много говорите о силе вашей любви. Однако, если она и впрямь настолько сильна, – где же дети?» – им остается лишь опустить бесстыжие глаза и скорбно признаться: «Увы, детей у нас никак не получается». Тогда все со смехом начинают показывать на них пальцами и кричать: «Вы только взгляните на этих двух представителей однополой взаимности: они возомнили, будто могут любить так же сильно, как и мы. А того не понимают, что мужчина и женщина – это две половинки единого целого!» Тут представители однополой взаимности начинают с ужасом вглядываться друг в друга и видят, что никакие они не две половинки единого целого, а совсем даже наоборот – два безобразных целых. И, испытав приступ отвращения друг к другу, разбегаются в совершенно разные стороны, раз и навсегда поняв бессмысленность и бесплодность своего противного человеческой натуре мезальянса.
Но – спокойно, мой читатель! В настоящем художественном произведении ничего подобного случиться, конечно же, не может. Автору претила бы и сама мысль выписывать, например, разгорающуюся страсть Карла Ивановича, внутреннего эмигранта, к Ближнему или становящееся все более явным влечение Ядрени Фени к Кузькиной матери… ни к чему все это, мой читатель! Нам ли с тобой идти на поводу у модных литературных веяний, уподобляясь тем мужчинам, которые со знанием дела описывают безрадостную жизнь лесбиянок, и тем женщинам, которые поднаторели на жалостливых рассказах о гомосексуалистах? Зачем, о мой читатель, тебе и мне выносить их сор из нашей избы? Ведь в настоящем художественном произведении что самое привлекательное? Самое привлекательное в нем – целомудрие, которое просто хлещет водопадом с безыскусных этих страниц. Впрочем, целомудрие, конечно, есть отнюдь не единственное достоинство настоящего художественного произведения – не понаслышке знакомы автору и приступы любви невиданной силы: как приступ, только что продемонстрированный на примере Деткин-Вклеткина. Любви, именно и нашедшей свое неоспоримое доказательство в появлении на свет вышеназванного плода – нежданно-негаданно сорвавшегося наземь с благоуханного древа!
А потому от всей души поздравим Деткин-Вклеткина – и вместе с ним ту, чьего имени мы с тобой, о мой читатель, не назовем! Впрочем… вот как интересно получается: мы этого имени кому не назовем? Явно ведь не Деткин-Вклеткину: он-то точно знает, что любит только одну женщину – и никого другого, а значит, никто другой (во всяком случае, в этом произведении!) от него родить не должен. И уж тем паче – не Марте, которая (как мы знаем из предшествующей главы) давно родила, так что скрывать сей факт от нее самой уже поздно. Поздновато скрывать его и от других действующих лиц и их исполнителей… типа Редингота или Кунигундэ, которым болтливый автор настоящего художественного произведения даже представил вышеозначенный плод по имени (даже по двум именам: Татьяна и Ольга). Но все равно… что бы там ни было, а имени матери мы не назовем – имеем полное право! Имени не назовем, а обладательницу имени – вместе с Деткин-Вклеткиным, как сказано, – поздравим: поздравляем, дескать, вас обоих – так держать!