– Какой Вы грубый, ходок! – не выдержал из-под стола Сын Бернар.
– Ну-ка, ну-ка… выкладывайте, – оставив комментарий без внимания, оживился Редингот, – что с сынком-то? Сколько годков сынку, говорите?
– Да не говорю еще… – растерялся логичный ходок. – Вот только сейчас скажу: годков ему сорок пять.
– Баба ягодка опять! – не к месту сострил Сын Бернар, окончательно сбив ходока с панталыку. Ходок надолго замолчал, а Редингот пнул Сын Бернара ногой под столом.
– Спятил, говорите, сынок-то, а? – Редингот принялся спасать увядшую на корню беседу и ловко спас ее.
– Спятил, говорю! Скотину не выгоняет – раз! Землю не унаваживает – два! Бабу не тешит – три.
– Какую бабу? – праздно поинтересовался Сын Бернар и получил еще одного пинка.
– Свою бабу, натурально, – каку ж еще-то? – оскорбился за сынка ходок. – Спрашиваю, чего гнетет-то тебя, сынок? Говорит: окружнось, батя! Кака ж така окружнось-то, спрашиваю, – из спичек, батя, отвечает! Однем словом, спятил сынок-то…
– Сам ты спятил, батя! – нарушил сразу все приличия Сын Бернар, и теперь уже от бати получил такого пинка, что шизым орлом вылетел за дверь, которая за ним и захлопнулась.
– Собака! – в пустое пространство нагрубил ходок и продолжал – теперь уже в адрес одного Редингота: – Как же не спятил-то сынок, а, когда спятил?
– Хотите, стало быть, ответ знать? – на всякий случай спросил Редингот.
– Хочу! – не обманул ожиданий ходок.
– Ну, что ж… тогда скажите мне, номер двести один, где правда?
– Ты про что? – чуть не остановился, но все-таки не остановился ходок.
– Ах, ходок, ходок… – начал разводить руками беду Редингот. – Вчерашним днем живете, как я погляжу! Небось, еще плугом землю пашете да бороной бороните?
Мирозданье поплыло у ходока перед глазами: вековые основы жизни на селе обрушились в один миг. Он остановился-таки, схватился мозолистой рукой за край стола и чуть слышно спросил:
– Чем же еще пахать-то да боронить, милок?
– Да головой, отец, головой! – усмехнулся Редингот, пристально глядя на ходока.
Тут ходок почему-то начал оседать и хватать ртом воздух: ну, вылитый малек!
– Как же это – головой-то? – из глубины своего невежества подозрительно воззвал он, насилу отдышавшись.
– Мощью ума, силою мысли! – открыл карты Редингот.
Ходок заглянул в открытые Рединготом карты, но расклада не понял. Обнаружилось это, когда он задал следующий вопрос:
– Без плуга? Без бороны?
– Без плуга и без бороны! – торжествующе сказал Редингот. – А вот скажите мне еще: знает ли мысль границы?
– Это глядя кака мысль… – состорожничал ходок, пяля пустые глаза на собеседника.
– Неверно! – воскликнул Редингот. – Никакая мысль не знает границ! Мысль свободна. Мысль – птица. Высоко парит она – и все ей подвластно! Heißa, juchei!
– Пойду я, мил человек, – неожиданно сказал ходок. – Пора мне…
– Стой, ходок! – пригвоздил его голосом к месту Редингот. – Стой и внемли. Ибо не я говорю сейчас с тобой…
– А кто? – не дослушав, в ужасе перекрестился ходок – и взгляд его стал безумен.
– Человечество говорит с тобой, ходок! Человечество говорит с тобой на понятном тебе языке! (В этот момент лицо ходока совсем утратило человеческие черты, а сам ходок засмеялся). То самое человечество, которое в утробе своей выносило, а потом, уже вне утробы, выпестовало самую светлую, самую чистую и самую грандиозную мысль с тех пор, как стоит земля! Мысль о том, что из коротких прямых спичек может быть выложена по земной поверхности Окружность! И эта Окружность может быть Абсолютно Правильной! Напрягись, ходок! Напрягись как можешь!
По всему было видно, что ходок действительно напрягся, причем напрягся как мог, а мог – как парус. Результат такого напряжения не замедлил сказаться: ходок запрыгал по комнате, высоко подкидывая ноги к потолку и хохоча как бесноватый.
– Ну, это уж слишком, – поморщился Редингот, не любивший крайностей в проявлении чувств.
– Нет, а занятно, елочки-зеленые! – веселился ходок. – Ах, занятно!..
– Я знал, – резюмировал Редингот, – что Вы когда-нибудь очнетесь от вековой спячки! Ваш сын здоров! Он разорвал пелену сна прежде Вас.
– А я сейчас разорвал, – отчитался ходок и строго, но не к месту добавил: – Сон разума рождает чудовищ!
Редингот подошел к двери, приоткрыл ее и произнес:
– Сын Бернар, этот тоже готов.
Сын Бернар увел громко хохочущего ходока из штаба, вернулся и занес его номер в Журнал поступления ходоков.
– Не кажется ли Вам, – озабоченно спросил Редингот, – что номер двести один реагировал несколько странно?
– Да нет, – успокоил его Сын Бернар, – они все так реагируют. Если не тут, так в коридоре.
– Ну, тогда порядок! – облегченно вздохнул Редингот и занялся следующим ходоком, номер двести два. Тот оказался пожирнее двести первого – в точности как и просил Редингот. Миграции этого ходока по комнате уже не были столь стремительны.
Так проходили часы и дни. Впрочем, ни Редингот, ни Сын Бернар часов и дней не наблюдали – и не то чтобы они были ненаблюдательны (например, Редингот был очень даже наблюдательный), а просто они были счастливы. Ведь есть ли на свете большее счастье, чем служить величайшей из идей человечества?
Однако нельзя сказать, чтобы Редингот не готовился к судебному процессу: еще как готовился! Когда не звонил телефон и не донимали ходоки, он раздумывал над речью, которую произнесет по телефону в защиту Марты. Речь была уже готова в принципе – осталось только подготовить ее в действительности. Редингот понимал, с какими именно противниками придется ему столкнуться: в коррумпированном суде защитная речь только проформа! Само собой разумеется, Марту от пожизненного тюремного заточения ничто теперь не спасет, тут уж какие бы ни были у тебя аргументы – конец один. И Редингот ругал себя последними словами: нет чтобы оказаться в первом доме по улице Без. Кончины недели на две раньше: тогда он успел бы застать Марту и удержать ее от поездки на Сицилию! Или – хотя бы поехал на Сицилию вместе с ней и показал бы сицилианской мафии Кузькину мать!.. Тем более что Кузькина мать сама говорила: «Распоряжайтесь мной, как собой: надо кому-нибудь меня показать – показывайте!»
– Кстати, где сейчас Кузькина мать – на случай чего? – спросил Редингот Сын Бернара.
– Удивительным образом здесь! – Сын Бернар даже зарделся от собственной предусмотрительности. – Я уговорил ее пожить у Ближнего: он ее время от времени показывает женщине-врагу, чтобы та не очень задавалась!
– И как женщина-враг реагирует на Кузькину мать?
– Последнее время не очень… Теперь, скорее, Кузькина мать дрожит при виде женщины-врага, как будто это женщину-врага показывают Кузькиной матери.