В носовой части – суматоха и громкий скрип. Тут Кала понимает, что нос самолета набирает воду – и очень быстро, – а фюзеляж кренится вперед. Пока крылья целы, самолет будет держаться на плаву, но рано или поздно он потеряет равновесие и потонет. Нужно выбираться – сейчас же, сейчас же, сейчас же. Кто-то идет к ней быстрым шагом. Это тот европеец, парень с Запада. Он испуган и дрожит, но цел и тоже понимает, что нужно выбираться отсюда. Кала заглядывает на ближайшую багажную полку и находит аптечку и передатчик. Поворачивается к выходу и слышит, как парень с Запада спрашивает:

– Тебе нужна твоя сумка?

«Странная штука эти крушения самолетов», – думает она.

Парень стоит у того ряда, где она сидела, и смотрит прямо на нее.

– Да! – вскрикивает Кала, сообразив, что он обращался именно к ней.

Парень поднимает руку и выхватывает из багажного отсека ее сумку. Именно ее сумку!

«Это не совпадение. Он следил за мной».

Почему и зачем – она разберется позже.

Она возвращается в хвостовой отсек. Две тележки выскочили из своих боксов и блокируют запасный выход. Повсюду подносы, чашки и графины. Взорвавшиеся банки колы и спрайта шипят на полу. Переступив через поднос с маленькими бутылочками алкоголя, Кала подходит к двери правого борта и тянет большие, покрытые предупреждениями, рукоятки. Дверь открывается, надувается спасательный плот. Снаружи светло и спокойно. Водная гладь впереди кажется бесконечной. «Нашу планету надо было назвать Океаном, а не Землей», – думает Кала.

Волны уже переплескиваются через порог дверного прохода, и Кала понимает, что самолет уйдет под воду совсем скоро.

– Готова? – спрашивает парень. Его голос дрожит.

А Кала про него уже и забыла.

Она поворачивается, чтобы ответить, но слова не идут. Парень силен, высок, атлетично сложен. Его левая рука кровоточит. Над правым глазом расплывается синяк.

– Да, – говорит Кала.

Она ставит ногу на плот и в этот момент до нее доносятся новые звуки. Маленькая девочка по-арабски умоляет свою маму не дать ей умереть. Мать, стараясь, чтобы голос звучал сильно и уверенно, убеждает дочку, что все будет хорошо. Парень поднимает палец и оборачивается, как будто понимает, о чем они говорят. Мать с дочерью стоят в заднем ряду. Парень пробирается сквозь темную воду; вода уже доходит ему до щиколоток и быстро прибывает. Он подходит к матери с дочерью; те, на первый взгляд, целы и невредимы, будто их защитил сам Бог. Будто для них и не было никакого крушения. Парень хватает мать за руку.

– Идем! – кричит он по-английски.

Кала знает, что к этой женщине за всю жизнь не прикасался ни один посторонний мужчина – никто, кроме мужа и отца. И возможно, старшего брата. В любом другом месте на Ближнем Востоке, при любых других обстоятельствах то, что мужчина взял ее за руку, было бы страшным преступлением.

– Да быстрее же! – кричит парень и тянет женщину и ее дочку за собой. Белые водовороты закручиваются вокруг их коленей. Мать кивает, и они пробираются к двери. Кала уже на плоту. Парень подгоняет мать с ребенком, шагая за ними.

– А что с остальными? – спрашивает девочка по-арабски.

Парень не понимает.

– Времени нет, – говорит Кала.

Мать смотрит на Калу с ужасом. У этой женщины безупречный хиджаб, а глаза – будто две новые медные монеты.

Кала пытается отделить плот от самолета, но никак не может вытолкнуть его. Теперь вода всасывается в дверной проход с такой скоростью, что поток прижимает толстую желтую резину к обшивке самолета. Когда дверь уже практически скрывается под водой, появляется чья-то рука, чей-то голос молит о помощи. Но еще миг – и человека снова затягивает внутрь. Дверь исчезает. Кала изо всех сил отталкивается от обшивки, и наконец плот медленно отчаливает. Четверо уцелевших, оцепенев от ужаса, смотрят на тонущий самолет. Нос опускается под воду, а хвост встает почти вертикально. На поверхность всплывают какие-то вещи. Подушки сидений. Куски пены. Части тел. Но ни одного выжившего. С минуту самолет еще виден, в воздухе торчат рулевые стабилизаторы. Потом всплывает поток пузырьков – прорван последний воздушный карман, и самолет проваливается под воду и исчезает.

Вот так. Его больше нет.

И всех, кто был в самолете, тоже больше нет.

Их больше никто никогда не увидит.

– У меня есть передатчик, – говорит Кала.

– А там – спутниковый телефон, – добавляет Кристофер, похлопывая по сумке Калы.

«Откуда он знает?» – удивляется Кала. Надо будет спросить, когда время придет.

Девочка начинает плакать, и мать пытается ее успокоить. Море неподвижно, ветра нет. Солнце садится. Они единственные выжившие.

«Благословенна жизнь, – думает Кала. – И смерть».

Через некоторое время девочка перестает плакать, и воцаряется абсолютная тишина.

Они на плоту посреди океана. В полном одиночестве.

Сара Алопай, Яго Тлалок

Ирак, Мосул, Ан-Наби Юнус, гараж Ренцо

В аэропорту Сару и Яго встречает приземистый веселый 47-летний мужчина по имени Ренцо, который выводит их в обход охраны. В отличие от новоприбывших, уже начавших потеть на иракской жаре, Ренцо не обращает на нее внимания. Он привык к местной погоде. Хотя он немолод и набрал вес, Сара догадывается – по тому, как он двигается и как он оценивает ее, – что и Ренцо когда-то был Игроком.

– Всё, всякое время, всякое место, – начинает Ренцо, глядя на Яго.

– Так говорится, так было сказано и так будет сказано вновь, – заканчивает Яго.

Ренцо удовлетворенно улыбается и тяжело хлопает Яго по руке:

– Сколько лет, Яго! В последнюю нашу встречу ты еще прятался под маминой юбкой.

Яго неловко переступает с ноги на ногу, бросая взгляд на Сару:

– Ага, Ренцо. Сколько зим.

– Теперь ты совсем взрослый. Большой человек, большой Игрок, – продолжает Ренцо и поворачивается от Яго к Саре: – А это кто?

– Меня зовут Сара Алопай. Кахокия, 233-я Линия. Мы с Яго работаем вместе.

– Вместе? – переспрашивает Ренцо с ноткой неодобрения. – Ну-ну.

– В Последнюю Игру играю я, Ренцо, – с нажимом говорит Яго.

Его лицо темнеет.

– Но ты играешь на нас. На выживание нашей Линии. А вовсе не для того, чтобы произвести впечатление на какую-то гринго! – Он осматривает Сару с ног до головы. – Ну, хоть симпатичная, и то хлеб.

– Заткнись, толстяк, или я покажу тебе, как я играю в Последнюю Игру, и твой следующий вдох будет последним, – огрызается Сара.