— Значит, вы с самого начала не злились на то, что я привлек внимание общества к Человеку-Волку? — спросил Ройбен.

Феликс тихо рассмеялся, и Тибо тоже. Они переглянулись.

— Мы рассердились? — спросил Феликс Тибо, толкнув его локтем и улыбаясь застенчиво. — Как ты считаешь?

Тибо покачал головой.

Ройбен не мог понять, что все это значит, может, лишь то, что они испытали чувство, противоположное гневу, а об остальном он не имел права спросить.

— Ну, не сказать, чтобы я был очень уж рад этому, — продолжил Феликс, — но я бы не сказал, что разозлился, нет.

— Нам предстоит еще очень многое вам рассказать, — сказал Тибо с жаром. — Так много разного объяснить, тебе, Стюарту, Лауре.

И Лауре.

Феликс поглядел в темное окно, по которому стекали струи дождя. Перевел взгляд на причудливый потолок с украшенными резьбой балками и, панелями, на которых было изображено небо и золотые звезды.

«Я могу понять, что он чувствует, — подумал Ройбен, — как он любит этот дом, любит его, сам его построив, ведь он его сам построил, наверняка. Как он в нем нуждается, как ему нужно место, куда он может вернуться домой».

— Это займет не один год, если каждый вечер вот так рассказывать, — мечтательно сказал Феликс. — Рассказать вам все, что мы должны рассказать.

— Думаю, пока хватит на сегодняшний, знаменательный день, — сказал Тибо. — Но помни, что ты никогда не подвергался опасности, пока мы ждали подходящего времени, чтобы вступить в игру.

— Это я уже понял, — ответил Ройбен. Он был слишком ошеломлен, чтобы четко формулировать свои мысли. Перед лицом того бесконечного знания, которое ему открывалось, все его вопросы казались несущественными. Знание это лежало за пределами четких математических структур языка, великой природной способности, ограниченной набором существующих слов. Это больше походило на музыку, которая разворачивалась и поглощала, как симфонии Брамса, заставляя сердце биться в предвкушении. Он ощутил это, как снизошедший на него свет, жаркий, ослепительный, будто Шехина, Божественное Присутствие, будто неумолимый восход солнца.

— Наставлять тебя будет Маргон, — сказал Тибо. — У Маргона всегда лучше всех получалось быть наставником. Он старейший из всех нас.

Ройбена пронизала дрожь. Маргон, старейший из всех, сейчас был с Мальчиком-волком. Как это, должно быть, странно Стюарту, энергичному, с пытливым умом, насколько иначе будет все с ним, в отличие от Ройбена, который делал первые шаги методом проб и ошибок, бредя во тьме.

— Я уже устал, — сказал Феликс. — А то, что я недавно видел столько крови, пробудило во мне неутолимый голод.

— Какой ты нетерпеливый! — шутливо сказал Тибо, будто выговаривая Феликсу.

— Ты родился старым, — ответил Феликс, тихонько толкнув Тибо локтем.

— Может, и так, — ответил Тибо. — И в этом нет ничего плохого. С удовольствием лягу в любую постель, какую мне предложат в этом доме.

— А мне надо побыть в лесу, — сказал Феликс. Поглядел на Лауру. — Моя дорогая, не позволишь ли взять с собой твоего мужчину, ненадолго, если, конечно, он захочет?

— Конечно, идите, — с готовностью ответила она. Взяла за руку Ройбена. — А как же Стюарт?

— Они уже возвращаются, — сказал Тибо. — Думаю, Маргон намеренно утомил его, для его же блага.

— Там снаружи репортеры, — сказал Ройбен. — Я их слышу, уверен, и вы слышите.

— Как и Маргон, — тихо сказал Феликс. — Они войдут через тоннель или через люк в крыше. Можешь не беспокоиться. Сам знаешь. Беспокоиться не о чем. Нас никто не увидит.

Лаура встала, вновь оказавшись в объятиях Ройбена. Сквозь рубашку он ощутил жар у нее в груди. Прижался лицом к ее шее.

Ему не требовалось объяснять ей, что для него значит отправиться туда, в эту божественную лесную тьму, в самое сердце ночи бок о бок с Феликсом.

— Поскорее возвращайся ко мне, — прошептала она.

Тибо обошел стол и взял ее под руку, будто на званом ужине в старину, и они вышли из столовой. Лаура улыбалась, а Тибо улыбался в ответ отеческой улыбкой.

Ройбен поглядел на Феликса.

Феликс снова улыбнулся ему, безмятежно и сочувственно, легко и приветливо.

37

Они спустились в подвал. Надо было всего лишь открыть массивную дверь, к которой был прикреплен макет топки, алюминиевый ящик, покрытый штукатуркой. Они пошли сквозь полутемные комнаты, освещенные запыленными лампочками, мимо стоящих один на другом ящиков и куч старой одежды, старой мебели. Миновали еще не одну дверь.

Затем спустились по лестнице и вышли в широкий тоннель, вырытый в земле, освещенный, с крепью, как в шахте. На глинистых стенах искрились капли воды.

Миновали один поворот, потом другой и увидели вдали блестящее серым металлом небо.

Туннель выходил прямо к бушующему морю.

Феликс, полностью одетый, побежал вперед. Все быстрее и быстрее, а потом прыгнул, выставив руки вперед, и одежда порвалась на нем, а обувь слетела, и он на лету превратился, его руки стали мощными предплечьями волка, а кисти превратились в большие когтистые лапы. Он поскакал вперед, выпрыгнул через узкий выход и исчез из виду.

Ройбен лишь ахнул. Но затем, воодушевленный примером, тоже побежал вперед. Быстрее и быстрее, спазмы прокатились по его телу, будто приподнимая вверх, и он тоже прыгнул. Одежда порвалась, освобождая его, руки и ноги пронзила сила, а волчья шерсть с головы до ног покрыла его.

Приземлившись, он уже превратился в Морфенкинда и помчался вперед, к накатывающимся на берег волнам, реву ветра и манящему свету ночного неба.

Легко выпрыгнул наружу, в ледяные пенные волны.

Наверху, на зазубренных скалах, его ждал Человек-волк, в которого обратился Феликс. Вдвоем они забрались по отвесному склону, цепляясь когтями за землю, корни и лианы. И ринулись вперед, во влажную благоухающую обитель леса.

Он бежал следом за Феликсом, бежал так, как бежал в Санта-Розу, на поиски Стюарта, все дальше и дальше, в величественный, будто собор, лес секвой, возвышавшихся над ними, будто огромные монолиты, оставшиеся от иного мира.

Кабан, рысь, медведь — он чуял запахи, и в нем пробудился голод, инстинкт, повелевающий убивать и пировать. Ветер нес запахи полей, цветов, нагретой солнцем и промоченной дождем земли. Они бежали и бежали, пока ветер не принес другой запах, тот, которым он доселе не позволял себе насладиться. Запах лося.

Лось уже почувствовал, что его преследуют. Его сердце загрохотало. Он побежал, величественно и изящно, быстро, неся мощные рога, будто корону. Все быстрее, пока они, наконец, не настигли его, обрушившись на его широкую спину и сомкнув клыки на его выгнутой могучей шее.

Огромное животное упало, дергая тонкими изящными ногами, его могучее сердце еще колотилось, а огромные темные глаза мягко глядели в звездное небо вверху.