Их машины стояли рядом.
Открывая дверцы машин, они продолжали разговаривать.
— Он же актер театра — какая «разведка»? — спросил переводчик.
— Никакой, — ответил следователь, снял форменную фуражку и бросил ее на заднее сиденье своего автомобиля.
— А обещанные ему четыре года тюрьмы? — удивился переводчик.
— Полная ерунда, — махнул рукой следователь. — Максимум, что ему грозит, — депортация на Восток, а оттуда — в Советский Союз. А вот уже русские ему этого не простят...
Молодой бородатый переводчик в упор посмотрел на следователя:
— Вас самого не тошнит от этого спектакля?
— Мне осталось сдерживать свой рвотный рефлекс еще ровно сто двадцать дней. — Пожилой следователь сел в свой автомобиль. — Через четыре месяца я ухожу на пенсию и, как дурной сон, постараюсь забыть этого несчастного русского мальчика. Родителей его жалко до боли в сердце...
Пожилой следователь захлопнул дверцу, завел двигатель и уехал в одну сторону...
...а переводчик сел в свою машину и уехал в другую.
Фирочка и Любовь Абрамовна собирают для Толика передачу — укладывают в сумку сгущенку, мятные пряники, свитерок, теплые носки...
— Я сегодня на работе в заказе колбаску получил. Не забудьте ее Толику в передачку положить! — напоминает Сергей Алексеевич.
— Пусть до утра останется в холодильнике. Перед выездом и положим, — говорит Фирочка.
Из кухни раздается вопль Лидочки Петровой:
— Тетя Фирочка! Любовь Абрамовна!.. У меня изюм кончился!!!
— О Боже!.. — говорит Любовь Абрамовна. — Сколько же ты сырников сделала?
В большой комнате появляется Лидочка в переднике, руки в муке, волосы растрепаны.
— Семнадцать, — отвечает Лидочка.
— Ты с ума сошла, Лидка! Куда столько, максималистка?
— Так он же не один. Там вокруг него такая хевра! Он же в авторитете!.. У меня еше сырковой массы — штук на десять, а изюм кончился...
— Допаковывай, мама, — говорит Фирочка. — Я пойду на кухню, поищу Лидке изюм...
Но в это время у входной двери раздается звонок. Все удивленно переглянулись — в такой поздний час?
— Это мама за мной, — говорит Лидочка. — Она обещала зайти к вам.
Серега Самошников идет в прихожую, открывает входную дверь.
На пороге стоят два молодых человека.
— Сергей Алексеевич? — спрашивает один.
— Да, — удивленно отвечает Серега.
— Разрешите пройти? — спрашивает второй с любезной улыбкой.
— Пожалуйста, — улыбается ему в ответ Серега.
Молодые люди проходят в квартиру, вежливо здороваются:
— Здравствуйте, Эсфирь Натановна!.. Здравствуйте, Любовь Абрамовна.
Один из них смотрит на Лидочку и спрашивает:
— А ты — Лида Петрова. Да?
Лидочка держит испачканные в муке руки на отлете.
— Да, — настороженно отвечает она.
— Вот и хорошо, — говорит один и показывает красное удостоверение. — А мы из Комитета государственной безопасности...
На окраине города особенно холодно.
Голые ветви деревьев. Зябкий ветер гонит по улице опавшие листья.
Бредут по улице Лешка Самошников и Гриша Гаврилиди.
Теплые куртки, воротники подняты. У Гриши на голове вязаная шапочка с помпоном.
Лешка несет гитару в старом, протертом футляре. Гриша — видавшую виды спортивную сумку.
Гриша говорит безостановочно:
—...так этот Нема Френкель вспомнил, что когда-то кончал мариупольское культпросветучилище, и решил, что никакая эмиграция не погасит в его сердце неукротимый огонь русской культуры, который он обязан нести здесь в широкие эмигрантские и немецкие массы!.. Вот такой еврейский Данко из Мариуполя!
— Нам еще далеко идти? — спрашивает Лешка.
— Не очень, — неопределенно отвечает Гриша. — Это кафе с оригинальным названием «Околица Френкеля» на углу Фридрихштрассе и Блюменвег. Как раз напротив станции метро.
— Твою мать!.. Гришка! Какого... Почему же мы не доехали на метро именно до этой станции?! — возмутился Лешка.
— Потому, что на метро четыре остановки мы едем за одну цену, а уж больше четырех — за удвоенную! А здесь остановок было ровно шесть. Так что, нам трудно пару остановок пройти пёхом? Таки не трудно. А несколько бундесмарок на дороге не валяются! Слушай дальше... На что он купил это кафе — я тебе не скажу. Не знаю и знать не желаю! Но то, что он при своем кафе решил организовать для клиентов еще и культурный дОсуг...
— ДосУг, — поправил его Лешка. — Ударение на последнем слоге.
— Нехай — досУг. Я буду спорить? Боже упаси!.. Так дай ему Бог всего, чего захочет! Если он платит нам сорок марок за вечер — двадцать тебе, как артисту, и двадцать мне, как твоему менеджеру, — так шоб он нам был только здоровенький, этот Нема Френкель со своей «Околицей»! Я прав?
Лешка промолчал.
— Сдается мне, что ты нервничаешь, — негромко говорит Гриша. — У тебя всегда так было — перед премьерой?
— Пошел ты в жопу, Гриша, — криво ухмыльнулся Лешка.
Гриша увидел подобие Лешкиной улыбки — обрадовался:
— Уже я пошел в жопу, уже мы пришли в «Околицу Френкеля»!
И Гриша открыл перед Лешкой двери в маленькое, почти незаметное с улицы, прокуренное кафе...
Толстый, громадный Нема Френкель сам обслуживал несколько столиков с посетителями — разносил пиво, принимал заказы, рассчитывался с клиентами...
За буфетной стойкой пивными кранами управляла худенькая и печальная мадам Френкель — жена Немы.
Она подогревала сандвичи в микроволновой печи...
...мыла посуду...
...отмеривала двадцатиграммовые рюмочки водки и...
...открывала бутылки с минеральной водой, варила кофе...
... В крохотном складском помещении, среди штабелей пластмассовых ящиков с пивными бутылками и минеральной водой и картонными коробками с соками и дешевым вином, готовились к своему выходу на публику Лешка Самошников и Гриша Гаврилиди.
Гриша достал из сумки аккуратно сложенный смокинг, снял с него какие-то пушинки и, с трудом натягивая его на себя (смокинг был ему явно мал), сказал Лешке с нескрываемой гордостью:
— Видал?! Семь марок, как отдать! Не, Леха, ты напрасно не пошел со мной тогда на фломаркт — на барахолку эту. Ну, как я выглядываю?