Нартайчик в это время отсиживался на озере у Зергельхуберов. Клаус и Уве еще с ночи забрали его к себе, строго-настрого приказав о нем ничего не говорить. Это после того, как мы им все как на духу выложили. Не будешь же таким людям, как Клаус и Уве, лапшу на уши вешать?!
– Но из танка по «громкой связи», говорят, звучало два голоса, – заметил старший. – Один – ваш, а второй – русский…
Тут наш Петер такой цирк развел, что мы просто в осадок выпали! Он и расхохотался, и закашлялся, и руками замахал, и давай глаза вытирать – вроде у него от смеха слезы выступили, артист старый!
– Да что вы?! – говорит. – Откуда?! Один я был в танке! Это уж кому-то со страху два голоса почудились. Это просто я по-русски выражался! А то у нас только «шайзе» и «шайзе»… А кого сейчас этим «шайзе» удивишь, когда его и дети произносят, и телевидение им пользуется? Вот я и кричал всякие русские слова. Даже сейчас могу их повторить. Вот, например…
– Нет, нет, не надо, – говорит старший. – Я знаю эти слова.
– А нам стало известно, что это были совершенно разные голоса, – мило так говорит один из его помощников.
– Ну, конечно! – улыбается Петер. – Я уже давно заметил, что в этом русском тракторе неисправен усилитель. Вот он и искажает звучание!.. То на высоких частотах, то на низких работает. Отсюда и кажется, что там два разных голоса. А может, контакт в ларингофонах?.. Кстати, у вас нет знакомого специалиста – исправить мне этот усилитель? Только, чтобы он с меня три шкуры не содрал за ремонт…
– Нет у нас знакомого специалиста, – сухо отвечает старший. – А вот белый «порш» девятьсот сорок четвертой модели с двумя молодыми людьми вы здесь ни разу не встречали за последнее время?
Тут мы все так и присели, как говорится, на задние лапы! Что делать? Говорить? Не говорить?..
Наташа понимает, что для нее, наконец, наступила долгожданная возможность прорваться на манеж со своим сольным номером, и так радостно восклицает:
– Встречали, встречали! Мало того…
– Мало того, – тут же прерывает ее Петер. – Они у нас спрашивали, не сдаем ли мы комнаты с пансионом. А мы с женой ответили – нет. Они и уехали.
Уж больно быстро прервал Петер Наташу!.. Старший задумчиво так смотрит на Петера, на Наташу, на нас с Джеффом и Катькой, и по его физиономии видно, что он и сейчас не поверил ни одному слову.
Но он улыбается, желает Катьке и Джеффу счастливого пути, а нам с угрожающей вежливостью говорит по-немецки и по-русски:
– Ну, а с вами я прощаюсь ненадолго. Думаю, что мы встретимся в ближайшее время.
И они уезжают.
Мы звоним к Зергельхуберам на озеро, говорим, что гроза миновала и Нартай может вернуться в «Китцингер-хоф».
А Сузи Зергельхубер отвечает, что Нартай сейчас вернуться не может, потому что Уве на сейнере, Клаус на службе, а Лори забрала «мерседес» и увезла Нартая за пятнадцать километров от дома на другую сторону озера, где у них есть летнее бунгало. Там у Лори стоит ее неисправный мотоцикл и, может быть, Нартай сумеет его починить…
Наташа с отвращением вешает трубку, ханжески поджимает губки:
– Ох, эта Лори!.. Мало ей старшего сына Моосгрубера, мало ей племянника Бирбихлеров, мало этой сучке того студента из Мюнхена – Себастьяна, мало ей младшего Пентенриддера! Теперь этой потаскушке еще и наш Нартайчик понадобился! Бедный мальчик!..
– Хотел бы я быть таким бедным! – ржет Петер. – Не знаю, починит ли наш Нартай ее мотоцикл, но то, что он вернется из этого бунгало настоящим мужчиной – за это я ручаюсь!
– Тьфу, козел старый! – сплевывает Наташа. – У тебя всю жизнь только одно на уме. При Кате бы постеснялся…
– Но это же надо ценить, Наташа! Это же прекрасно! – говорит ей Катька.
– Что же тут прекрасного?! – возмущается Наташа. – Я сорок лет подряд ни одной ночи не могла провести по-человечески! Я же только два года хоть немного начала отдыхать от него!.. И то – лезет!
Мы с Джеффом с большим уважением посмотрели на старого, ржущего Петера, а Наташа, отплевываясь, посадила Катьку в свой «форд» и увезла ее в банк. Снимать деньги с Катькиного счета к завтрашнему отъезду.
У Катьки там после всех платежей: кранкенферзихирунг – это страховка по болезни, за квартиру, на питание (тут мы обычно сбрасывались поровну) – еще оставалось марок восемьсот пятьдесят. Она последнее время меньше работала на Мариенплац. Уже тяжеловато ей было… Ну, а билет на самолет Джефф ей из Америки привез. Там у него какие-то военные льготы, да и вообще, билет туда и обратно иногда стоит меньше, чем в одну сторону.
Надо сказать, что за эти пару дней Катька изменилась до неузнаваемости! Раньше, вы же знаете, ей палец в рот не клади. Она кого угодно в секунду отошьет. А тут… Другой человек! Абсолютно!
Носит свой живот по «Китцингер-хофу» в состоянии полной прострации, смотрит сквозь тебя в никуда, отвечает не сразу – через паузу, со всем соглашается, не хохмит, даже гитару в руки не берет!
Только, время от времени, очнется и начинает так тревожно оглядываться – здесь ли Джефф?.. Увидит его, вздохнет так судорожно, на глазах слезы. Шмыгает носом и снова уплывет куда-то. Ну, не в себе человек!..
Мы с Джеффом, как двое ханыг после пьяного толковища у нашей московской пивной, – у него фингал под глазом величиной с блюдце, у меня губа верхняя вздулась так, что про Мариенплац на неделю забыть нужно. А это минус почти пятьсот марок…
Через час вернулись Наташа с Катькой, привезли «Абендцайтунг» – газета такая вечерняя. Там на первой странице про вчерашнее нападение на наш вонхайм всякие страсти были написаны. И что в отражении атаки нацистов приняли участие широкие слои местного населения. Фамилии наши были не названы, и про танк, слава Богу, упомянуто тоже не было. Наверно, ихние спецслужбы газете хвост прижали.
Поздно вечером, когда уже все легли спать, слышу подъехала машина, хлопнула дверца, и машина сразу же укатила. А через полминуты – тихий стук в мою дверь. Я как раз лежал, читал «Абендцайтунг».
– Войдите, – говорю.
Дверь осторожно открывается и на пороге стоит Нартай.
Бледный, щеки ввалились, скулы торчат, весь дрожит и за косяк держится. Вот-вот упадет! Но глаз у него сверкает, и весь он какой-то почти незнакомый.
Я с койки вскочил, подхватил его под руки, усадил, спрашиваю:
– Господи! Нартайчик, что с тобой?! Где это тебя мордовали?
– Меня Лори привезла… – отвечает, а сам еле шевелит губами. – У тебя выпить нечего? А то я сейчас на пол брякнусь…
Оставалось у меня граммов сто пятьдесят коньяку в бутылке, я ему все и вылил в чайную чашку. Он засадил эти сто пятьдесят, посидел, уставившись в одну точку, отдышался и говорит мне:
– Она хочет, чтобы я здесь навсегда остался… Она говорит, что у нее никого лучше меня не было.