Но мы с вами, конечно, атеисты, Борис Абрамович. И ваши друзья-олигархи тоже. Поэтому загробные кары нам не страшны, мы выше этих детских сентенций. Как сказано у классиков, не учите меня жить, лучше помогите материально. Так вот, я хочу сказать вам совершенно материально: забудем на минуту о десятках тысяч евреев, которых при первой же волне погромов вырежут новые российские черносотенцы, забудем об их детях и матерях. Но даже если, забыв о них, вы успеете улететь из России на своих личных самолетах, вы все равно будете кончеными людьми — вы потеряете доступ к рычагам власти и экономики этой страны, вы станете просто беженцами на иноязычной чужбине. Для вас это, поверьте моему опыту, будет смерти подобно — даже при наличии ваших счетов в швейцарских банках.
И потому тот факт, что ни свой Божий дар, ни свои деньги вы все еще не употребили на благо этой страны и этого народа, — это самоубийству подобно.
А теперь вспомним — все-таки вспомним, Борис Абрамович, обо всех остальных евреях и полуевреях, населяющих эту страну. Новые русские чернорубашечники и фашисты восходят сегодня на тучной ниве российской беды, и если вы хотите знать, чем это может кончиться, возьмите кинохронику Освенцима и посмотрите в глаза тем детям, которые стоят там за колючей проволокой. А ведь немцы были великой и цивилизованной европейской нацией, ни один их поэт не сказал про них: «Страшен немецкий бунт, бессмысленный и беспощадный». Так неужели вы всерьез верите, что в России сегодня всего лишь восемь процентов антисемитов? Или вы думаете, что погром — это уже исторический фантом, архаизм и, как вы выразились, «это исключено»?
Хрена с два, Борис Абрамович! В 1953 году я пережил погром в Полтаве — тогда, в период «дела врачей», на полтавском Подоле уже начались настоящие погромы, и мы, несколько еврейских семей в центре города, забаррикадировавшись в квартирах, трое суток не выходили на улицу, а когда вышли, то прочли надпись на своем крыльце: «Жиды, мы вашей кровью крыши мазать будем!» И поэтому я знаю и помню, как это легко начинается: только дай нищему и злому гарантию ненаказуемости, он пойдет жечь, насиловать и грабить везде — и в Полтаве, и в Москве, и в Лос-Анджелесе.
Я родился в Баку, Борис Абрамович, и там же — после детства в Полтаве — прошла моя юность. И у меня есть друг, он был фантастически богат даже в советское время, то есть тогда, когда вы жили на 120 рэ кандидата наук, а для плотских утех пользовались однокомнатной квартирой своего приятеля. Однажды домашние разбудили моего друга среди ночи, сказали: там пришли какие-то люди, хотят с тобой поговорить. Он встал, оделся, вышел. В прихожей стояли две рыдающие азербайджанки. Они сказали: «Леонид, помогите нам! Наш отец умер, он лежит в морге, в больнице. И врачи собираются его препарировать. Но наш мусульманский закон запрещает это. Мянулюм, умоляем: остановите их, помогите нам получить тело нашего отца не изуродованным!» Мой друг поехал в больницу, нашел дежурного врача, тот оказался азербайджанцем. И мой друг сказал ему: «Как же ты, мусульманин, можешь допустить, чтобы я, еврей, приехал просить тебя уважать твой мусульманский обычай?!» Конечно, он дал тому врачу взятку и выкупил тело отца тех женщин. Иначе и быть не могло — те женщины знали, к кому они шли за помощью, у моего приятеля была всебакинская репутация благотворителя. Знаете, чем это обернулось? Когда годы спустя в Баку начались армянские погромы, его возлюбленная, армянка, бежала из дома и пряталась в квартире своей бабушки. Он приехал за ней, чтобы вывезти ее из Баку. Но по дороге в аэропорт она сказала, что хочет последний раз взглянуть на свой дом. «Он весь разбит, разорен, я уже был там», — сказал ей Леня. «Все равно. Пожалуйста! Я хочу на прощание взглянуть на свой дом…» Он привез ее к дому. Забор был сломан, сад разбит, дом сожжен и разрушен. Она ходила по руинам и собирала семейные фотографии и подстаканники. И в это время во двор ворвалась толпа разъяренных погромщиков — кто-то из соседей сообщил им, что «армянка вернулась». «Ты когда-нибудь видел лицо разъяренной толпы? — рассказывал мне Леня. — Они шли прямо на нас, моя невеста стояла у меня за спиной, и я понял, что сейчас мы погибнем. Их было двести человек, в руках — топоры, дубины, обрезки труб. У меня был пистолет, но я видел, что не успею даже руку сунуть в карман. И вдруг в тот последний момент, когда кто-то из них уже замахнулся дубиной или топором, вперед выскочил какой-то старик и закричал по-азербайджански: „Стойте! Я знаю этого человека! Этот человек всегда делал нам только добро! Клянусь предками — весь Баку это знает! Он должен уйти отсюда живым!“ И представляешь, они — погромщики! — раздвинулись, они сделали живой коридор, и мы с Адой прошли сквозь эту толпу к моей машине, сели и уехали в аэропорт».
Вы же умный человек, Борис Абрамович, вы уже поняли, почему я рассказал о своем друге. ТАКИМ ДОЛЖЕН БЫТЬ КАЖДЫЙ ЕВРЕЙ. Деньги, которые дает нам Бог при феодализме ли, социализме или капитализме, даны не нам. А — через нас — тем людям, среди которых мы живем. Только тогда наши прибыли будут приумножаться — по воле Его. И только тогда мы — евреи.
Сегодня народ, среди которого мы живем, в настоящей беде. В стране дефолт, нищета, хаос, отчаяние, голод, безработица, мародерство чиновников и бандитов. Наши возлюбленные русские женщины — на панели. Так скиньтесь же, черт возьми, по миллиарду или даже по два, не жидитесь и помогите этой нации на ее кровавом переходе от коммунизма к цивилизации. И скиньтесь не только деньгами — скиньтесь мозгами, талантами, сноровкой, природной и Божьей сметливостью, употребите всю свою силу, волю, власть и богатство на спасение России из пропасти и излечение ее от лагерно-совковой морали и этики. Люди, которых вы спасете, оградят нас и вас от погромов, а матери ваши, ваши еврейские матери, скажут вам тихое «мазул тоф!».
А иначе какой-нибудь очередной Климов напишет роман «Еврейская власть» — об истреблении евреями русского народа. Вы этого хотите, Борисы Олигарховичи?
«АиФ», № 46, 1999 г.:
ГОД СПУСТЯ, ИЛИ ПИСЬМО РОСТРОПОВИЧА [8]
— Слава, это Тополь! Мы попали в грозу и не успеваем…
— А где ты?
— Во Французских Альпах. Тут такой ливень — дороги не видно!
— И когда ты приедешь?
— Ну, нам еще двести километров, под дождем.
— А я ушел из гостей. И там не пил, чтоб с тобой… — В голосе Ростроповича было по-детски искреннее огорчение.
— Я понимаю, Слава. Извини. Зато я первый поздравлю тебя с днем рождения — мы будем утром.
— Утром я не смогу и рюмки, у меня в десять репетиция.
— Будем пить чай. В девять, о’кей?
— Нет, приходи в восемь, хоть потреплемся. Какая жалость!..
— Я сам в отчаянии. Но что делать? Разверзлись, понимаешь, хляби небесные. Спокойной ночи, с наступающим тебя днем рождения! — И я выключил мобильный телефон и покосился на Стефановича.
— Да, подвел ты друга! — сказал Стефанович. Он вел машину, подавшись всем корпусом вперед, потому что метавшиеся по лобовому стеклу «дворники» не успевали справляться с потоками воды, и мощные фары его «БМВ» не пробивали этот ливень дальше метра.