И тогда из джипа мне прямо в ухо гаркнули: – Граждане! Призываем вас пройти на избирательные участки и проголосовать на выборах президента Российской Федерации. Сделайте свой сознательный выбор! Граждане!..

До этого мгновения я вообще-то и в самом деле собирался проголосовать. Ведь это было 14 марта. Но, услышав объявление из джипа, никуда я, конечно, не пошел. Если уж они уговаривают идти на выборы из этих своих машин с тонировкой, то что же меня ждало бы там, куда они так звали? Все это было похоже на какую-то «стрелку», к которой я не имел никакого отношения.

Моя дочь тоже услышала, что нам надо куда-то пройти. А она любит ездить на машине, и у нее свой разговор с гаишниками. И даже, рискну сказать, свои счеты.

– Папа, – сказала она, – остановись. Давай я с дядей поговорю.

И я вспомнил.

Мы с ней, с ее годовалым братом Ваней и с их мамой ехали по Симферопольскому шоссе из Москвы в далекий подмосковный город Протвино. Километрах в семидесяти от столицы нашу машину остановили. Гаишник долго изучал документы и страховой полис. Потом, демонстративно не глядя в салон, поинтересовался, кто там.

– Дети, – пожал я плечами.

– А вы знаете правила перевозки детей? – мрачно спросил инспектор.

Я опять пожал плечами и сказал, что все у меня нормально. Тогда он заглянул в салон и внимательно осмотрел его содержимое. То, что он увидел, ему явно не понравилось.

– Будем выписывать штраф. Вы маленького ребенка даже не пристегнули.

– Да вы что!? – возмутился я. – Конечно, не пристегнул. Он же спит у мамы на руках. А вы никогда не пробовали пристегнуть годовалого парня?

Еще можно было, конечно, спросить, есть ли у него свои дети, но мне показалось унизительным оправдываться перед ним.

– Будем выписывать штраф, – повторил он.

Тут дверь машины открылась, и между нами оказалась дочь Маша.

– Дядя, – спросила она. – А у тебя дети есть?

– Нет, – неуверенно сказал он, чувствуя, похоже, какой-то подвох.

– А хочется? – продолжила она допрос.

– Ну, допустим, – совсем уж осторожно проговорил гаишник.

Он был уже растерян, и только одно это казалось мне поводом для удовлетворения.

– Дядя, – сказала ему Маша, – а давай мы тебе нашего Ванюшку отдадим.

– А где он? – с испугом спросил гаишник.

– Ну, вот же он, – как на дурачка, посмотрела на него Маша и показала на Ваню, спящего на руках у мамы.

– Этого? – поразился гаишник.

– Нравится? – с какой-то затаенной гордостью спросила Маша. – Он уже ходит!

Она задумалась, явно подыскивая новые аргументы, чтобы гаишник уже прекратил бы думать и забрал ее братика.

Гаишник стоял откровенно бледный. Мне казалось, я понимал, что творится в душе этого человека. А что, думал он, если они всерьез? Ездят по дороге и предлагают этого пацана всей этой семейкой Адамсов?

Теперь он, видимо, должен был, он просто обязан был задержать нас.

– Девочка, – сказал он, – быстро садись в машину. Маша не то что не села, а даже не отреагировала.

Она внимательно смотрела на него. Она так и не поняла пока: берет или не берет? Похоже, она предлагала от души.

– Так, – обернулся он тогда ко мне, – забирайте девочку и немедленно уезжайте. Я вас не видел.

Я понял.

И недели через две уже нисколько не удивился другой истории. Совсем в другом месте, в центре Москвы, я на секунду остановился явно в неположенном месте, чтобы купить Маше «чупа-чупс», круглый леденец на палочке. Купил и уже возвращался к ней. Тут сзади подъехала патрульная машина. Оттуда быстро вышел гаишник и пошел ко мне. Но и из нашей машины выскочила Маша и тоже пошла, даже побежала ко мне. Гаишник посмотрел на меня, на нее, на «чупа-чупс» у меня в руке, потом развернулся, сел в машину и уехал. Маша была удовлетворена.

И вот я все это вспомнил в день выборов президента России, 14 марта.

– Маша, – сказал я ей, – не надо никуда выходить. Они уже все поняли.

Она кивнула. Джип уехал.

Проезжая честь

Ездил я недавно в командировку в Тулу и в Новомосковск. Если допустить, что Тула является российской глубинкой, то Новомосковск – глубокая российская яма. Именно поэтому там живут порядочные совестливые люди, которые безотказно показывали мне дорогу до завода «Азот», даже если не знали ее.

Я как человек сам глубоко провинциальный не то что люблю всех этих людей, а просто еще к тому же и очень хорошо их понимаю, как родных, и в Москве мне их неподдельной чистоты и светлой житейской грусти в глазах катастрофически не хватает. Потому что я сам изменился почти сразу, как приехал жить в Москву, и потому что они тоже меняются, когда приезжают.

Но здесь, в Туле и Новомосковске, я встречал родных мне когда-то людей, и от их объяснений, что надо ехать прямо, потом направо, потом еще раз направо, а потом надо бросить машину и 9 км идти пешком, потому что все равно туда не пропустят, слезы наворачивались на глаза.

И все это не имеет отношения только к одному человеку. Это был гаишник. Ну и что, гаишники тоже люди, да? Конечно, в некоторых ситуациях именно они-то и оказываются людьми – когда больше некому. И этот гаишник не сулил мне ничего плохого. На светофоре в пробке он медленно подошел ко мне и вяло сделал движение рукой: я должен был открыть окно. Потом он облокотился на водительскую дверь и засунул голову в салон. Причем я его не интересовал. Его интересовал салон.

– А ничего! – с некоторым даже удивлением произнес он. – «Фольксваген-Фаэтон», значит?

Я подтвердил. Глупо было это отрицать.

– И что? – спросил он.

– А что? – быстро ответил я. – Машина не моя. Получил на тест-драйв, покататься. Машина очень хорошая. Если вы об этом.

– Об этом, – кивнул он. – Жене хочу такую взять.

– Зачем? – удивился я. – Это же лимузин. Зачем ей такая большая?

– Как это зачем? – нахмурился он. – А ребенка на чем в школу возить? Это вообще ее идея.

– Ну если больше не на чем, то действительно нужна, – я был вынужден согласиться.

– А сколько стоит? – озабоченно спросил он.

– Да я точно не знаю, – пожал я плечами.

В это время горел уже зеленый, но голову он из машины не вынул и локти не убрал.

– Почти столько же, сколько Мерседес, – нашелся я.

– Да не может быть! – воскликнул он. – Да у меня «Мерседес CL-500», и что – он столько же стоит?!

Каждая новая его информация ошеломляла меня не меньше, чем его – моя.

– Я думаю да, – вздохнул я. – Сейчас опять «зеленый» будет. Я уже поеду.