Я тронулся, дал газу, посмотрел в зеркало заднего вида и понял, что «Ока» не отстает. Я подумал, что этого не может быть по законам автомобилестроения, как зарубежного, так и отечественного, по законам физики и здравого смысла. Я даже подумал, что, может, водитель выбежал на светофоре, накинул трос на фаркоп моей машины и поэтому не отстает. Я поддал еще и наконец с удовлетворением убедился, что теряю ее – по крайней мере из виду. Я успокоился – просто потому, что убедился: здравый смысл все-таки восторжествовал.
Еще через минуту мимо меня, обдав снежной пылью, пронеслась зеленая «Ока». Она пронеслась мимо так, как будто я стоял на месте. Потом было еще хуже: он притормозил. Потом опять поехал и наконец, когда выяснилось, что мне направо, а ему прямо, подмигнул мне «аварийкой».
Воспоминаниями об этом случае я и живу второй день. Надеюсь, он будет жить этими воспоминаниями всю жизнь.
Сначала я увидел рекламу. В ней я увидел автомобиль, который был красив так, как только и может быть красив автомобиль, который снимают для рекламы.
Пришло время называть вещи своими именами. Это был «Пежо-308». Описывать его бессмысленно. А главное, совершенно ни к чему по одной-единственной причине: все до единого автомобили похожи один на другой. У каждого четыре колеса, капот и багажник. Есть еще фары. Производители автомобилей до тошноты неоригинальны. Они как будто договорились между собой: что бы мы ни сделали, но у автомобиля должна быть выхлопная труба.
А с этим автомобилем все еще проще: те, кто видели «Пежо-307», могут быть почти уверены, что видели и «Пежо-308». В автомобильной рекламе слова не имеют значения, но эти слова я запомнил: «Пежо-308. Хозяин дороги». Так было сказано. И я это запомнил.
На следующее утро я ехал по Кутузовскому проспекту в центр Москвы. На «Пежо-407», кстати. Я ехал по второй слева полосе и намерен был вот-вот перестроиться в крайнюю левую. Я вообще-то спешил.
Но тут я понял, что спешить не надо. Дело в том, что меня на большой скорости обогнал «Пежо-308». А что вы хотите: хозяин дороги. Новенькая машина куда-то тоже спешила. Или по-другому ехать не могла: так ведь и должен бороздить просторы Кутузовского проспекта хозяин дороги.
Обо всем этом я успел подумать, прежде чем увидел в боковом зеркале слева от меня надвигающийся кортеж. Я еще не видел, что это за кортеж, но я понимал, что это же Кутузовский проспект и что за кортежи идут по Кутузовскому проспекту в центр, я тоже понимал. Я даже успел обрадоваться тому, что перестали наконец-то тормозить все остальное движение, когда они едут на работу, а все остальные на работу ехать перестают, но потом обратил внимание на то, что ни у одной из этих машин и мигалок-то нет.
И вот когда они обгоняли меня, я убедился, что это вообще-то не тот кортеж. Но все-таки кортеж. Они ехали вместе. У некоторых, я успел заметить, и номера отличались на одну цифру. Главным в этом кортеже был голубой «Бентли». Впереди и сзади него шли несколько «БМВ». Там были два внедорожника, «пятерка» и две «семерки». Они набрали свою проектную мощность и шли куда-то, где к встрече с ними были, надеюсь, готовы.
И вот они настигли тот «Пежо». Вернее, что значит настигли? Они доехали до него так скоро, как будто водитель на секундочку остановился прямо тут на крайней левой, чтобы достать дорожную карту и свериться с ней.
На самом деле он успел увидеть их и отскочить. Это было именно так: он отскочил. По-моему, от греха сразу на крайнюю правую. И так по ней теперь и будет ездить – от греха. А они уже выныривали из тоннеля, а мы еще в него даже не заехали.
А потом, уже вечером, я опять увидел эту рекламу: «Пежо-308. Хозяин дороги». И, о господи, меня слезы прошибли от смеха.
Я думаю, они тоже видели эту рекламу.
Я ехал по Московской кольцевой дороге в аэропорт Домодедово. Дорога была мокрая. Я еду в среднем ряду в районе Мичуринского проспекта. И тут мимо меня со свистом проносится автопоезд. На нижнем этаже стоят два новеньких сотых «Ленд Крузера» и новенький «Лексус 430», а на верхнем – еще два новеньких «Лексуса», оба внедорожники. То есть человек за рулем везет минимум полмиллиона долларов. И везет он их со скоростью 110–120 км в час.
Когда проезжаешь над Ленинским проспектом, начинается такой длинный, выдолбленный колесами тяжелых грузовиков спуск. Там надо осторожно ехать. И вот как только мимо меня этот автопоезд проносится, я сразу начинаю про этот спуск думать. Я просто не могу избавиться от мыслей про этот спуск. Мокро же очень.
Я, правда, думаю, что этот водитель же перед постом ГАИ, наверное, затормозит. Больше того, он, наверное, остановится, потому что среди гаишников нет дураков пропускать такой автопоезд. Конечно, водитель этот должен будет спросить разрешения дальше ехать.
И все-таки я думаю про этот спуск. Я его слишком хорошо знаю. Дело в том, что один раз… Нет, лучше не надо и начинать. На самом деле ничего страшного не произошло. Но могло, честно говоря, произойти. Там, конечно, все дело не во мне было. Я-то, разумеется, все правильно делал. В общем, это не та история, о которой должен часто вспоминать уверенный в себе человек.
И вот я подъезжаю к этому спуску. И вижу, что все уже случилось. Парень этот приехал. Автопоезд лежит на боку. Все машины устояли, правда, на платформах. Но правого бока ни у одной из них нет. Зрелища, равного этому, я не видел. Я просто не видел ничего такого до сих пор. А ведь я много чего видел.
Рядом с автопоездом, у кабины, сидел человек. На вид ему было лет 45–50. Он был, самое главное, жив и здоров. Он сидел на корточках и горько плакал. Не надо объяснять, что это был водитель автопоезда. Он не то чтобы даже плакал, он ревел.
Я остановился и вышел из машины. Я никогда этого не делаю, если только речь не идет о жизни и смерти на дороге. Но тут я остановился и вышел.
Он с трудом поднял глаза. – Могу я чем-то помочь? – задал я самый, видимо, идиотский в этой ситуации вопрос.
В ответ раздался новый приступ рыданий.
– Они же, наверное, застрахованы?
– Они – да. А меня кто теперь застрахует? – неожиданно четко выговорил этот человек.
– Бить же не будут, – неуверенно предположил я.
– Бить не будут, – согласился он. – Убьют просто сразу, и все.
– Звери, что ли? – поинтересовался я скорее для приличия.
Он кивнул.
– Может, бежать надо? – добавил я.
– От них не убежишь.
Я думал, он скажет: «От себя».
И тут мне вдруг стало смешно. Я понимал, что надо держать себя в руках, потому что не та это ситуация, чтобы начинать так смеяться, как мне хотелось. Но я совершенно не мог сдержаться. Я ушел, согнувшись, словно у меня внезапно подвело живот, к себе в машину и там минуты три хохотал.
Он все это время так и сидел на корточках и плакал.