Подождали, пока он оденется, и повели пустыми коридорами, один впереди, другой сзади. За ними следом увязался милиционер, дежуривший у входа в бокс. В середине мрачного, полутемного коридора передний санитар открыл какую-то дверь, заглянул и спросил, как в тюрьме:
– Разрешите ввести?
Задний подтолкнул в кабинет. А там оказалась женщина в белом халате, лет под сорок, даже симпатичная, но какая-то неухоженная и еще с непроницаемым, холодноватым видом человека властного и решительного. При этом уставшая – круги под глазами, гладенькая прическа – и та за день растрепалась, взгляд немного рассеянный и самоуглубленный. Она что-то искала среди бумаг на столе.
– Присаживайтесь, Глеб Николаевич, – обронила, не глядя. – Как говорят, в ногах правды нет... Давайте познакомимся. Меня зовут Эвелина Даниловна.
Он стул развернул, чтобы не боком, а лицом к ней сидеть, и сел.
– Когда знакомятся, то смотрят друг другу в глаза, – сказал то, что думал.
Профессорша ничего не опасалась, санитары и милиционер остались за дверью, поэтому на его манипуляции со стулом и замечание не обратила внимания. Она нашла бумагу в пластиковом файле, мельком что-то прочла и наконец-то посмотрела на пациента.
– Ну, как вам у нас? – дежурно спросила, а сама глянула куда-то в лоб, так что взгляда не поймать.
«Сколько же тебе заплатили? – словно отголосок, промелькнула вялая мысль. – И через кого?..»
– Ремонта не было давно, Эвелина Даниловна, – однако же сказал он. – Ужасная обстановка, серая, мрачная... И душно тут.
– Да, как всегда, не хватает средств, – безразлично проговорила она. – Даже на кондиционер... Как ваше самочувствие?
– Ничего бы, но вот подстригли наголо, – пожаловался. – Санитары у вас – звери.
– Это не санитары, это такие у нас правила гигиены. Как ваш сон?
– Выспался хорошо, – вроде бы пока своими и бодрыми словами отозвался Балащук. – Первый раз за три дня...
– А прежде бессонница была? – Взгляд опять увильнул, остановившись на разбитых губах. – Или работы много?
Вручением всевозможных бонусов, гонораров и откатов занимался дипломатичный Лешуков обычно через своих доверенных людей. С медициной спецпомощник дружил плотно и, судя по скорости, с какой его поместили в клинику, договаривался и платил лично сам.
– Я-то в гостях был. – Он по-прежнему не ощущал никаких подсказок. – На горе Зеленой пировал. Теперь вот на другой горе оказался... А вот у вас много работы, и вы устали. Так тяжело в этих стенах...
– Привыкаю. – Она потерла глаза и щеки ладонями, но когда отняла их, сама накололась на его взгляд, как бабочка на иглу. – Клиника, частная практика, судебно-медицинская экспертиза и еще шесть диссертантов... Что у вас с лицом?
– На пиру всякое случается, – это уж точно не его слова были. – Какое же веселье без молодецких схваток?
Она попыталась сняться с иглы, но только потрепетала крылышками пушистых ресниц.
– Сколько вы спиртного выпили? – Лед в ее голосе растаял.
– А я лишь зелье пил.
– Зелье? – Эвелина Даниловна и моргать перестала. – Какое? Волшебное?
– Почему? Хмельное, веселящее зелье...
– И как же оно действует?
– Вам зачем это знать?
– Женское любопытство. Я не только доктор, я еще и женщина.
– Ощущение невероятной легкости, парения, – вспомнил он. – Кажется все прекрасно, радостно. Это зелье, пробуждающее память. И в самом деле, вы же заметили: когда вспоминаешь прошлое, становится так хорошо. Мир начинает светиться.
– Галлюциноген?
– Не знаю, что это такое...
– Наркотик. Вы когда-нибудь пробовали анашу, кокаин? Ну или травку хотя бы.
– Никогда.
– Кто же вас напоил этим зельем?
Он чуть не назвал Айдору, но помимо воли своей сказал совсем иное, странное, причем скороговоркой:
– Высшие знания открываются через порок. Да просветлятся ваши очи...
– Что? – машинально спросила Эвелина Даниловна.
– Говорю, никогда не пробовал наркотиков.
Балащук увидел, как она почувствовала беспокойство и какое-то неудобство: слегка передвинулась на стуле, распрямила фигуру, прическу поправила, и все не отрывая взгляда.
– И знаете, из чего готовят зелье?
– Из маральего корня и белого лишайника, – не задумываясь, сказал он. – А собирают его безлунной ночью, когда он светится звездами на камнях. И сразу же варят, ибо на солнце из него улетучивается сок, веселящий память. По-вашему, эфир. Если сорвать днем, то будут одни грустные и печальные воспоминания.
Ей все равно что-то мешало под халатом, и настолько, что она слушала его плохо, ибо она не задумываясь, между прочим, пошевелила плечами и расстегнула две верхних пуговицы, отчего стало видно розовый, с серыми полосками пота, лифчик.
– Да-да... Говорите...
– Пить нужно маленькими глоточками, – теперь уже откровенно чужими словами заговорил он, все глубже всаживаясь взглядом в ее остановившиеся глаза. – И немного задерживать во рту, чтобы ощутить вкус. Сначала разливается томительная истома. Потом к солнечному сплетению подступает щекотливый, искристый жар, и тело становится почти невесомым. Всякое движение доставляет радость, а очи просветляются. И начинаешь видеть то, что было незримо. Потому что так просыпается глубинная, родовая память. Воздух семи цветов, запахи, обращенные в радужный иней и вкус зелья, как кедровая живица...
У нее началась легкая, вибрирующая одышка, сжатые губы приоткрылись, и вздутые тонкие крылышки носа выказали некое внутреннее, скрытое сладострастие, рвущееся наружу. Гладкий, высокий лоб покрылся легкой испариной, но, возможно, и от душного, спертого воздуха с больничным запахом. Нервными, подрагивающими и сильными пальцами она скомкала файл с бумагами, сдавила в тугой комок и вцепилась в него, как утопающая в спасательный круг.
Балащук мысленно изумился столь сильному перевоплощению, однако, помня наказ Айдоры, затушевал свои чувства и, не отрывая взгляда, пододвинулся вместе со стулом поближе к Эвелине Даниловне.
И увидел, что ей хочется сейчас сбросить одежды, сковывающие тело, мешающие дышать и двигаться вольно, потому что сам испытал это на Мустаге, когда с облегчением и страстью освобождался от заскорузлого, царапающего облачения.
И при всем том она еще находила силы сопротивляться, анализировать свое состояние, поскольку зашептала с тихим отчаянием:
– Отпустите меня... Ничего не вижу... Не трогайте меня...
– Вот мои руки, – Глеб показал открытые ладони. – Я к тебе не прикасаюсь. Сижу рядом и отвечаю на вопросы. Ты спросила, как действует зелье. Я говорю, оно пробуждает чувства радости и невесомости. Начинают исполняться глубоко скрываемые, естественные желания. Память – это всегда неисполненные желания. Мы ведь о них сожалеем всю жизнь, но время не повернуть. И просыпаются самые скрытые, порочные желания...