Хозяйки перестали лезть к Кольке с советами о женитьбе; зато, напекши пресных лепешек с соленым творогом, чепелкаш, звали кого-нибудь из детей, давали лепешек, завернутых в тряпицу, чтобы не остыли, и молока в стеклянной банке с пластмассовой крышкой.
— Ну-ка, сбегай, отнеси Кольке.
Пацаненок находил Кольку у шалаша и вручал ему еду, произнося по обычаю:
— Сахин!
Колька подаяние с достоинством принимал и отвечал, как положено:
— Дэр ез хыл!
Слух о Кольке дошел и до сельского муллы, который один знал арабский язык и мог читать священный Коран. Поговаривали, однако, что и он арабского не знает, а поет только по заковыристым буквам, не вникая в смысл. Но такое если и говорили, то не при нем, а так, конечно, уважали.
Мулла решил обратить отшельника, раз уж он все равно отрекся от материальной жизни, в истинную веру пророка Мухаммеда, слава и победа Ему. Он сходил к скиту Кольки и долго с ним беседовал по теологическим вопросам. Вернулся мулла ни с чем, но довольный: Колька сказал, что Аллах велик и каждый славит Его по-своему. А прыгать из веры в веру — значит, уподобляться козлищу или неразумной корове, которой все мнится, что трава на другой стороне дороги зеленее. Если человек не может достичь благости в своей вере, то в том не писания и пророки виноваты, а грязное сердце и порочный ум.
Не могло обойтись и без еще одного визита. Когда бичи жили при хозяевах, то милиция их не трогала — каждый селянин был милиционеру друг или родственник. Да и мог легко сказать, что это его гость из России, помогает немного и отдыхает в приятном кавказском климате. Но когда Колька стал совсем бродягой, его должны были привлечь к ответственности за нарушение паспортного режима и тунеядство. О тунеядстве в советском уголовном кодексе была целая специальная статья. И осудить по ней могли любого, кто не имел официальной советской работы.
Поэтому милиционер Кольку нашел и задал ему свои неприятные вопросы.
Но Колька к посещению работником правоохранительной системы оказался подготовленным. У него был при себе паспорт, в полном порядке, правда, с пропиской в Омской области. На обвинение об отсутствии работы Колька предъявил еще один документ — справку об инвалидности. Непонятно, по какой болезни — Колька выглядел вполне здоровым, — но бумага у него была. Отшельник еще упомянул, что кавказский климат присоветовали ему советские врачи, потому он и не живет в своей Сибири.
Милиционер не унимался: все равно, бродяжничать не положено! А если человек болен, то советская система здравоохранения может выписать ему направление в санаторий, законно и официально.
И тут Колька совсем огорошил милиционера:
— А я цыган. И мне, как малой народности, для сохранения своей самобытной культуры, о чем говорилось и на партийном съезде, позарез нужно кочевничать. Мы же, слава Богу, не в капиталистической Америке живем, где бесправных индейцев загоняют в резервации, а негров, так тех вообще вешают!
— Какой же ты цыган… — возражал милиционер, уже не так уверенно, — цыгане вроде бы черненькие, кучерявые…
— Много вы понимаете в цыганах!
И Колька достал из кармана настоящую серебряную серьгу, да не только достал, а и приладил ее в ухо — в ухе оказалась просверлена дырка!
— Так похож?
Милиционер выругался, закрыл свою папку и ушел.
А дома жена устроила ему промывание мозгов за то, что он, вместо того чтобы ловить хулиганов, пристает к Божьему человеку, который живет — никому не мешает.
Чеченские жены только на людях молчаливые и демонстративно покорные своим мужьям. Мало кто знает, что творится в доме, когда двери закрыты…
Так минуло два года. А, может, и три. Я переходил из класса в класс. Соседские малыши подрастали. Совхоз каждый год собирал рекордные урожаи пшеницы, ржи, овса. Селяне молотили кукурузу, ухаживали за скотом, строили новые дома для обженившихся детей и коровники для скотского приплода.
Колька на холодное время нанимался к одному ли, другому крепкому собственнику помогать по хозяйству и стройке. Чтобы жить в тепле. А с приходом лета вновь уходил в леса и луга, отшельничать. Кроме тутовой зелени он собирал ягоду тутового дерева, дикие абрикосы и яблоки. Сдавал в заготконтору и тем себя обеспечивал. А нужно ему было немного. Еда, питье, да совсем чуть-чуть из одежды, чтобы не ходить голым или оборванцем, не смущать общества. Все привыкли к Кольке и духовному подвигу его не мешали.
Но потом Колька пал.
Только духовные люди могут пасть. Только для них приберегает враг рода человеческого самые хитрые свои соблазны. Мирские люди, ползающие по дну обусловленного существования, дьявола не интересуют. Они и так в его власти.
И началось падение Кольки с обычной привязанности, выглядевшей вначале безобидно, вызывавшей даже умиление.
Однажды Колька появился на нашей улице с мокрым слепым щеночком на руках. Колька выглядел растерянно и объяснял каждому встречному:
— Сука старая в канаве разродилась… да и померла… а я лицо омывал. Гляжу — вроде все щенки дохлые. А один нет, шевелится! И вот — тоже тварь Божья… ишь, толчется носиком, титьку ищет… молочка бы ему!..
Молочка Кольке дали. Нашел он и алюминиевую миску, приучил щенка лакать. И после ходил долго с собачонком на руках. Спал с ним, по ночам согревал своим телом. В общем, стал щенку вместо матери. Привязался.
Это было ошибкой. Вставши на путь освобождения, человек не должен привязываться ни к чему в этом бренном мире. Стоит ли бросать жену и детей, бросать старых родителей, чтобы потом полюбить безродного пса?
Подобная история случилась тысячи лет назад, в Индии, с великим царем Бхаратой, оставившим дворец и семью, а привязавшимся в лесу к олененку. И закончилась история Кольки так же трагично.
Щенок подрос и бегал повсюду за Колькой на своих кривых мохнатых ножках, смешно виляя хвостиком. Колька продолжал исповедовать эскапизм, на советскую работу не нанимался и говорил чудно. Но, когда он глядел на свою собаку, в глазах его читались обычная земная любовь, тепло и забота.
Так Колька, сам того не зная, пошел против Божьего промысла. Ведь в небесной книге, если она не только о людях, но и о животных написана, сказано было, что щенок должен был умереть. Но Колька спас его тогда и потому вставал на пути провидения.
Раз, когда собака была уже подростком, Колька зашел в дом наших соседей чаевничать, а пса оставил бегать на улице. У нас не город, у нас собакам в дом ход воспрещен. Каждый должен знать свое место.
А мальчишки устроили собачьи бои.
— Спорим, что твой Борзик не победит Колькиного пса!
— Да мой Борзик его на клочки порвет!
— А давай их стравим!
Стравили.
Борзик, молодой, но крупный пес дворянских кровей, с заметной примесью волчьего семени, науськанный хозяйским сыном, тем самым лопоухим Магомедом, набросился на приемыша и вмиг повалил его наземь. Тут бы и оставить, как обычно делают собаки, не дерущиеся до смерти, удовлетворяющиеся унижением побежденного. Но, то ли приемыш сдаваться не хотел и, хоть и визжал отчаянно, продолжал кусаться, то ли в Борзике сбилась его собачья программа, а вспомнил он о своем волчьем происхождении, но стал Борзик рвать собаку Кольки в кровь и мясо. Уже и Магомед не натравливал, не кричал: «Хаец, фас!», а вопил истошно: «Дадал, фу, оставь!». Но Борзик не унимался.