– Лицом к стене стань да ноги раздвинь, – сказал я. – Не бойся, не трахну… даже бить не стану.
Чего я хотел, того и добился. Вновь она на меня развернулась да и бросилась в атаку. Ну и фурия! Чисто черная дикарка, из тех что в цирках выступают, в грязи друг с другом бьются… только ее бой куда страшнее. Русское або – вещь страшная, оно не для обороны придумано, для убийства.
Об этом я и думал, когда задирать ее начал. Если хороший удар або пропустишь – можно и не подняться. Зато и поймать бойца або в атаке – одно удовольствие.
Налетела она на мой кулак – что уж тут поделать, руки у меня длиннее, а ловкостью Покровительница не обделила. А дальше я полный ряд провел – от подсечки под колено до удара в пах. На мужиков, конечно, рассчитано, только и ей несладко пришлось.
Прости, Сестра, но ты же сама видишь – не женщина это, а дикий зверь!
Сел я ей на живот, будто собирался снасильничать по-обидному, прижал покрепче и сказал Марку:
– Кидай сюда ее тряпки. Только карманы проверь.
Мальчишка повиновался. Я заглянул девушке в глаза, удовлетворенно кивнул. Пропала из них вся уверенность.
Неужто и впрямь считала, что может с мужиком в честном бою сладить?
– Одевайся… летунья, – сказал я, поднимаясь. Быстренько так, пока не опомнилась, а то достанет таким же ударом, как я ее. – Не срамись перед мальчишкой.
Марк ухмыльнулся. Он весь был в горячке драки, а глаза все равно нет-нет да и стреляли по голому телу.
– А ты отвернись, – велел я. – Нечего позорить девушку, не душегуб…
– Чего я тут не видел, – огрызнулся Марк, но все же отвернулся к окну. В стекле все отражалось, но я спорить не стал. Уж больно опасная девица, глаз да глаз нужен.
Всхлипывая – снова за старое взялась, только теперь меня не проведешь, девушка встала. Глянула мне в глаза:
– И ты отвернись!
Я засмеялся в голос, и она молча стала одеваться. Мне сейчас было не до ее прелестей. Многие на девицах залетают, особенно сразу, как с каторги вырвутся. Вмиг голову теряют, и насильничать готовы, и воровать без ума, лишь бы на девку заработать.
– Нужно нам кое-что от тебя, летунья, – сказал я. – Дашь – свяжем, но не тронем. А нет… прости, только все равно боли не выдержишь.
Она молчала, застегивая небесно-голубой жакет. Форма у летунов – как праздничная одежда. Голубые шелка, медные пуговицы, белые кружевные оторочки. Даже теплые чулки – в тон, из белой и голубой шерсти. Знаки различия на форме незнакомые, летунские – в виде серебряных птичек. На мужиках все это, пожалуй, слишком помпезно, а вот на девушке – заглядеться!
– А нужна нам карта, – продолжил я. – Сама знаешь, какая. И еще… запал.
Марк повернулся, кивнул.
– Ну и что? – спокойно сказала девушка. Одевшись, она снова вернула уверенность. Может, стоило голой подержать – так спесь-то живо слетает…
– Думай, подруга небесная. – Я подошел, крепко взял за руку. – Драться больше не вздумай, руки переломаю. И спорить не спорь. Давай карту и запал.
Девушка презрительно усмехнулась.
– Как тебя зовут? – резко спросил Марк. Опять тем тоном, каким солдат отвлек.
Она вздрогнула. Ответила, без особой охоты:
– Хелен.
– Романка? – на всякий случай уточнил я. Как будто высокородная летунья может старые корни сохранить. – Так вот, Хелен, выхода у тебя нет. Делай, что велю, будешь жить.
– Жизнь без чести – хуже смерти.
– Это верно. Только чести тебя лишить – дело недолгое.
Хелен пожала плечами. Стояла она прямо, как истинная дама перед провинившимся слугой. А ведь болело у нее сейчас все, что только болеть может.
– Когда дворовый пес гадит на тебя – это не позор. Позор псу под хвостом вытирать.
– Так, значит… – Я разозлился. – Мы для тебя – псы дворовые? Сейчас узнаешь, зачем псам зубы…
– Ильмар…
Марк подошел к нам. Покачал головой:
– Она карты и запал на Слове прячет. И не отдаст. Летунов учат любую боль терпеть… глянь ей на плечи – там следы от игл должны быть.
Хелен яростно сверкнула глазами.
– А что тогда делать, парень?
Конечно, я понимал что. С обрыва вниз головой прыгать, все легче да быстрее помрем.
– Веди ее к планёру.
– Далеко не улетишь, Марк. Запала нет, карт не знаешь.
Хелен вроде и не сомневалась, что поднять планёр в воздух мальчишка сумеет. Я это в уме отложил, но ничего не сказал. Толкнул девушку, повел перед собой, не выпуская руки.
Что он задумал, мой попутчик таинственный?
Если она боли не боится, если подкупить нечем, а разжалобить проще холодный камень?
В полном молчании мы шли к планёру. Беда, беда тяжкая, уже светло стало, уже со стен форта можно нас увидеть – двух каторжников, что высокородную летунью под конвоем ведут. Нет спасения.
Возле планёра Марк ускорил шаг, первым заскочил в кабину. Пояснил:
– Я не знаю, летунья, можешь ли ты весь планёр в Холод спрятать. Только теперь не выйдет.
Хелен молчала.
– Руби тросы, Ильмар! – велел Марк.
Не выпуская Хелен, я обошел планёр. Обрезал веревки, удерживающие его на месте. Планёр стал подергиваться под свежим ветром. Летунья болезненно сморщилась, глянула на меня. Прищурившись, я покачал головой: «Не вздумай».
Она не стала лезть в драку. Мы вернулись к кабине, где вовсю орудовал Марк. Поворачивал рычажки, давил на педали, дергал ручки. Планёр дергался, будто ожил, колебались концы длиннющих крыльев, ходил налево-направо хвост.
– Машину погубите, и сами погибнете, – сказала Хелен.
– Может быть, – согласился Марк. – Только я попробую. Выхода у меня нет.
Может, он надеется летунью тем напугать, что планёр разобьет? Видал я таких героев, что за верного коня готовы свою жизнь отдать…
Хелен посмотрела на меня:
– Он с тобой не полетит. Побоится. Это верная смерть.
Марк глянул виновато. Я ничего не сказал. В животе стало совсем пусто и холодно, захотелось отвести глаза.
– Прости, Ильмар. Но меня-то ты не станешь держать?
– Не стану, – согласился я с облегчением. – Каждый свою смерть сам выбирает.
– Что скажешь, Хелен? – насмешливо спросил Марк.
– Тебе даже с полосы не стронуться! – Она вся подалась вперед, вцепилась в спинку кресла.
– Сдвинусь. Ветер хороший. До воды далеко, может, и выпрямлюсь. Поток восходящий, скажешь, нет?
– Все равно не дотянешь!
– Я попробую, – сказал Марк. И в голосе была такая твердость, что я понял – он полетит. Может, недолго, но полетит.