– А где мать? – спрашиваешь ты.
Федор улыбается и говорит:
– А нет матери. Сейчас такое время… Свободная любовь и все такое… Сам понимаешь…
– Все относительно, – говоришь ты.
– Да! – смеется Федор.
Желтый аэрокэб останавливается рядом с вами.
– Это за нами, – говорит Федор.
Они скрываются в сером небе. Становятся черной точкой…
Ты идешь мимо транкобаров и стараешься даже не смотреть в их сторону. Безумие не снаружи. Оно внутри нас. И правительство знает об этом. Знает и позволяет сходить с ума. Но только по их правилам. И никакого хаоса. Передозировка вседозволенности исключается. Все под контролем. И ты уже не знаешь, куда идешь, ты просто не можешь быть здесь. А искрящаяся реклама нового ремингтона вбивает в сознание картинки самоубийства рок-звезды, который застрелился из этой винтовки. И голос в твоей голове: «Ты можешь стать таким же, как он, если закажешь новый ремингтон прямо сейчас, по совершенно новой низкой цене…» «Идите к черту!» – говоришь ты, и транкобары снова улыбаются тебе. И ты идешь, стараясь даже не смотреть в их сторону. А песня из рекламного ролика все звучит и звучит в твоей голове:
Изнасилуй меня.
Изнасилуй меня, мой друг.
Изнасилуй меня.
Изнасилуй меня снова.
Я не единственный…
Ненавидь меня.
Ненавидь снова и снова.
Опустоши меня.
Изнасилуй меня, мой друг.
Мой любимый внутренний источник,
Я буду целовать твои открытые раны.
Ценю твою заботу.
Ты всегда будешь вонять и гореть…
* * *
Ночь. Ты лежишь в кровати. Глаза закрыты, но ты чувствуешь, что Майк смотрит на тебя.
– Знаешь, Ян, – говорит он, – в религии персов есть мост Чинват, по которому должен пройти каждый грешник. И чем больше грехов, тем уже становится мост. Как думаешь, кто из нас мог бы дойти хотя бы до середины?
Ты открываешь глаза, но в комнате никого нет. Только ты и ночь. Встань с кровати. Выйди в гостиную. Видишь, там, на диване, сидит подруга твоей сестры, ее игрушка? Подойди к ней. Загляни в небесно-голубые глаза.
– Диана?
– Да, Ян?
– Ты что, никогда не спишь?
– Сплю. Биологически я такой же организм, как и ты, – она смотрит на тебя. Такая человечная. Такая безразличная.
Сядь в кресло напротив нее. Достань пачку сигарет. Спроси Диану, может ли она курить.
– Могу.
– Но не куришь.
– Нет.
– Почему?
– Потому что Кэт не хочет, чтобы я это делала.
– А Шмидт? С ним ты курила?
– Да. Ему нравилось смотреть, как я это делаю.
– Значит, ты успела привыкнуть.
– Наверное.
– Что значит «наверное»? Тебе хочется курить или нет?
– Кэт не хочет…
– К черту Кэт! Скажи мне, что чувствуешь ты?
– Я ничего не чувствую. Мне хорошо, когда хорошо моему хозяину.
– Черт, – вздыхаешь ты, смотришь на нее и понимаешь, что она не врет. – Я, пожалуй, выпью.
– Я могу принести. Чего ты хочешь? Шмидт научил меня неплохо смешивать напитки.
– А на заводе, или где там вас собирают, тебя не могли научить этому?
– Нас не собирают. Мы развиваемся точно так же, как и вы, только наши клетки делятся в несколько раз быстрее.
– Сколько же тебе сейчас лет?
– Биологически четыре, но согласно поправке о копирах почти шестнадцать.
– Это тебе тоже Шмидт рассказал?
– Да.
– Представляю, чему еще он тебя научил.
– Ты хочешь, чтобы я рассказала об этом?
– Нет.
– Кэт сказала, что тебе такие штучки придутся по вкусу.
– Так это она послала тебя сюда?
– Да. Хочешь, я станцую? Шмидт говорил…
– К черту Шмидта! Иди лучше сделай мне выпить.
Затуши сигарету и прикури новую. Скажи:
– Это еще хуже, чем азиатка без глаз!
А Диана стоит рядом и говорит, что не знает, как сделать этот напиток. И мост Чинват становится все уже и уже. Все уже и уже…
* * *
– Тебе не понравился мой подарок? – спрашивает утром Кэт.
– Избавь меня от таких подарков, – говоришь ты, наливая себе кофе.
– Копиры такие же люди, как мы, Ян.
– Да. Только с мозгами как у курицы.
– Они такие, какими их сделаем мы. Тебе никогда не хотелось создать кого-нибудь по своему образу и подобию?
– Хочешь сказать, она похожа на тебя?
– Нет. У нее было слишком много хозяев, поэтому она такая. Но если бы она принадлежала только мне, то я, наверное, сделала бы из нее лесбиянку.
– Ты не лесбиянка.
– Зато представь, как было бы забавно! – смеется Кэт, а ты смотришь на нее, и тебе не смешно. Совсем не смешно.
* * *
Ты выходишь из дома, и желтый аэрокэб уже дожидается внизу. Заберись на заднее сиденье. Слышишь, по радио крутят забытый хит:
Боли нет, ты отступаешь в прошлое.
Далекий корабль, туман на горизонте.
Ты всего лишь преодолеваешь волны,
Твои губы шевелятся, но я не слышу, что ты говоришь.
Когда я был ребенком, я болел лихорадкой,
Собственные руки казались двумя воздушными шариками.
Теперь, когда я снова испытываю это,
Я не могу объяснить, ты не поймешь.
Это не я,
Я онемел, и мне это нравится…
Аэрокэб взмывает в небо, и тебе уже на все наплевать. Ты хочешь, чтобы тебе было на все наплевать. А сестра звонит и говорит, что ты должен вернуться. И прощай тишина и горы…
* * *
Легкий, как воздух, розовый шарф из чистейшего шелка – вот все, что осталось от Дианы. Кэт плачет, закрывая руками лицо.
– Она была моим единственным другом, Ян! Моим единственным другом! – черная тушь течет по щекам. – Почему она ушла? Почему?
– Выпей, – говоришь ты, наливаешь в стакан водку и разбавляешь водой.
– Я не хочу!
– Просто сделай это! – кричишь ты, устав от стенаний.
Кэт смотрит на тебя и бессильно протягивает руку за стаканом.
– Это не поможет, – говорит она, шмыгая носом, но пьет. – Помоги мне найти ее, Ян!
Ты молчишь.
– Скажи, что поможешь! – и снова слезы, но на этот раз не в ладони. Они пачкают розовый шарф, оставляют на нем следы туши, крема и губной помады.