– Они все не уходят, – пожаловалась вернувшаяся в спальню Бланш, когда я уже перестала рыдать. – Может, скоро и уходить будет некому. Поубивают друг друга!
– Кто? – лениво поинтересовалась я. Летиция развлекала меня тем, что читала записки венецианского путешественника Марко Поло в Китай. Такого бреда я давно не встречала. Кажется, автор провел длительное время в наркотической коме, затем очнулся и записал свои видения. – Ведь сказано же, что не принимаю!
– Роджер Эшам пытается их вразумить, но как разговаривать с безумцами, которым Господь застил разум? – проворчала Бланш.
– О ком речь?
– Роберт Дадли и этот швед… Юхан, граф Финский. Сказали, что не уйдут, пока вы их не примете.
Я вздохнула, но уже без сожаления о выборе, который чуть было не сделала. Каков пройдоха! При беременной гражданской жене и двоих малолетних детях чуть было не охмурил королеву Англии… А Уильям хорош! Но ведь и правда хорош – смог всего лишь за сутки добыть такую информацию.
– Роберту передайте, пусть хорошенько подумает о своем поведении на Совете, – попросила я Летицию, решив, что двоюродная сестра лучше всех подойдет для разъяснительной миссии. – Завтра утром я жду его на теннисном корте. А вот Юхану…
Я наткнулась на внимательный взгляд фрейлин, кажется, давно догадавшихся, что причина моей хандры вовсе не в загульном Эрике.
– Кэт, принеси, пожалуйста, шкатулку с украшениями. Ту, в которой ожерелье из речного жемчуга… Летиция, дорогая, отнеси этот подарок графу Финскому.
Я коснулась роскошных жемчужин, сверкающих перламутровым блеском, оттененных черным бархатом внутренней обивки. Достала украшение из шкатулки и протянула фрейлине:
– Скажи, что это для его пассии Карин Гансдотер. – Надо же, запомнила ее имя! И до конца дней не забуду… – Также передай, что королева Елизавета Английская шлет ей наилучшие пожелания и надеется на благополучное и безболезненное разрешение от бремени.
В спальне установилась тишина. Глаза Летиции сузились.
– Не волнуйтесь, Елизавета, – едва сдерживая гнев, произнесла девушка. – После моих слов он полетит к ней с попутным ветром, что раздует паруса шведских кораблей. И, надеюсь, никогда больше не вернется в нашу страну!
Думаю, тон послания будет самый что ни на есть язвительный, то есть правильный. Молодец, девочка, понятливая!
– Остальным, кто захочет меня увидеть, отвечайте, что я больна. Сенная лихорадка, водянка, проказа… Сами придумайте. Пусть убираются восвояси. Не хочу никого видеть!
Замуж тоже не хотела. Зачем Снежной Королеве кто-то, с кем придется делить трон, власть, постель? Мне одной не привыкать, еще с Москвы хорошо жилось, значит, здесь не место и не время изменять привычкам.
– Да, и позовите музыкантов, – приказала я. – Будем веселиться! Гори оно все синим пламенем…
Начало апреля принесло сильнейшую оттепель. На улице установилась почти летняя жара, правда, в каменной громаде королевского дворца ее не ощущалось. Наоборот, стены дышали вековой сыростью, которая, словно прилипчивый лондонский туман, проникала повсюду. Я приказывала отворить все окна во дворце, зазывая весну вовнутрь. Да и сама по возможности проводила время на воздухе.
Река манила свежестью, поэтому мы частенько катались по Темзе на лодках, приводя простых горожан в волнение. Леса зазеленели, звали переливами трелей птиц, поющих гимн весне. Когда я вырывалась из цепких лап Совета, оставив государственные дела на Роджера и Уильяма, то скакала бок о бок с Робертом по лесным тропинкам, ловко уворачиваясь от разлапистых веток елей. Страх перед верховой ездой испарился. Вернее, я его изжила, всецело положившись на память тела, которое и знать не знало, что можно упасть с лошади на полном ходу. Елизавета была отличной наездницей, и, судя по похвалам лорда Дадли, у меня выходило не хуже. После долгих скачек мы, бывало, останавливались на выбранной мной поляне для отдыха. Я сидела, прислонившись спиной к дереву, закрыв глаза, вдыхая запах леса, чувствуя, как проникает в кровь весна, суля неведомое, но бесконечно прекрасное, что должно вскоре произойти.
Что это могло быть? Понятия не имела, но мне нравилось присутствие мужчины, которому я была небезразлична. Роберт ложился подле моих ног и молчал, но я-то знала, что он пристально за мной наблюдает. Мы не обсуждали произошедшее на Совете в тот злополучный день, когда чуть было не сказала Юхану «может быть». Приняли как должное, что у нас попросту сдали нервы, и вычеркнули этот эпизод из жизни. По крайней мере, я на это надеялась. С таких прогулок всегда возвращалась отдохнувшая, набравшись сил для работы, которой было, как всегда, много.
В конце апреля я собиралась согласовать в Парламенте Акт о Верховенстве и Единстве, который привел бы страну к единой форме богослужения. В новых канонах католические нормы сочетались с протестантскими. Ну, чтобы не сразу топором по головам истым католикам… К выступлению в Парламенте я готовилась обстоятельно, словно к войне с испанцами. Битва ожидалась долгой и кровопролитной. Каков будет исход, не знал никто. Неспокойно было не только у меня на сердце, но и на улицах города. Мне постоянно докладывали о стихийных собраниях, на которых люди распевали псалмы на английском языке. Неизвестные били в церквях окна, оскверняли алтари, срывая с них орнамент и распиливая распятия, хоть это каралось смертной казнью. Мой шут, которого я, словно государственного секретаря, звала к ужину каждый вечер, в лицах разыгрывал представления и декламировал стихи, подслушанные на улицах Лондона. В них клеймили позором покойную королеву Марию, ее мужа и кардинала Поула, ревностного католика, умершего с ней в один день. Кстати, он был другом архиепископа Хита из моего собственного Совета…
Да и мой Совет раскололся на два лагеря. В первом, архаичном, как я прозвала государственных мужей, доставшихся по наследству от Марии, настроения царили прокатолические. Советники отговаривали от поспешных решений, напоминая, о чем молила прежняя королева, решив назвать преемницей именно меня: чтобы Англия помирилась с Папой и шла дорогой католицизма. Но какое там! Страна свернула с этого пути еще в правление Генриха VIII…
Поэтому, невзирая на раскол в Совете, я готовилась к выступлению в Парламенте, снова и снова переписывая речь, надеясь убедить не только выборную Палату общин, но и консервативных членов Палаты лордов в том, что настало время реформ. Я решила: если одержу победу там, то пущу старую кровь в Совете, выкинув тех, кто слишком засиделся, врос корнями в кресла и одеревенел, не готовый к переменам, что пришли вместе со мной.
Перемены были серьезные, даже я их побаивалась. Не так давно получила письмо от московского царя, в котором он длинно и пространно благодарил за присланных мастеров, всячески заботился об улучшении торговли между нашими странами, а также предлагал заключить союзы – не только политический, но еще наступательный и оборонительный. Советники, схватившись за голову, в ужасе напомнили, что Иван Грозный находится в конфликте с императором Священной империи, королем Польским и королем Шведским, поэтому от подобных союзов требовали отказаться. Я же возразила, что со Швецией после неудавшихся матримониальных планов старших братьев мы тоже не особо в ладу, Польша нам фиолетова, а Священная Римская империя сама обидится на нашу религиозную реформу. Я все же начала переговоры, так как знала, что за Россией большое будущее. В ответном письме Ивану Грозному поклялась в вечной дружбе, согласилась предоставить политическое убежище, если в его стране случится государственный переворот, припоминая, что такого на его веку не произойдет. Также послала царю в дар золотой кубок, украшенный столь большим количеством драгоценных камней, что ни у кого не возникло сомнений, что наша дружба в самом деле крайне ценна. Когда посольство к московскому царю благополучно отбыло, я вернулась к делам насущным.