Каждый год, когда приближался этот день, мы с Аришей готовились к нему, словно в первый раз. Наверное, эта боль еще долго будет бередить наши сердца, хотя, конечно, постепенно она становится немного слабее. Но все равно, до конца не проходит. Дело в том, что, когда мне было четырнадцать лет, мои родители погибли в автомобильной катастрофе у меня на глазах. Виновником их гибели был главный прокурор нашего города, хотя за рулем сидел его водитель, который не был пьян, просто лихачил с подачи нетрезвого прокурора (тот возвращался из сауны с проституткой). Так как свидетелей происшедшего, кроме меня, не было, во всем обвинили моих погибших родителей. Используя свое высокое служебное положение, Синдяков просто-напросто замял это дело. Точнее, замял не просто. Моих родителей сделали виновниками автокатастрофы, и моему деду пришлось еще и выплатить прокурору ущерб за помятую машину. Мне хорошо запомнилось вероломное поведение Синдякова, который подло запугал меня, четырнадцатилетнюю девчонку, пытавшуюся донести до всех правду. Дед, знавший жизнь, тогда убедил меня молчать. Но, когда я стала достаточно взрослой, я нашла способ отомстить прокурору-убийце, причем так виртуозно, что никто и не подумал, что я имею к этому отношение.
Но все равно, каждый год, когда приближался этот день – дата гибели моих родителей, – мы с дедом как будто переживали все заново. Рано утром мы ехали на кладбище, клали цветы на могилу, убирали ее, приводили в порядок ограду и памятник – один на двоих, где мои мама и папа были изображены вместе. Так они жили, так погибли. И похоронены тоже так – рядом.
Потом мы приезжали с дедом домой, садились за стол помянуть родителей, я играла на саксофоне что-нибудь грустное, а дед Ариша сидел в кресле и молча слушал мои мелодии.
Но в этот раз накануне трагической даты деду вдруг стало нехорошо с сердцем. Я увидела, как он положил себе что-то в рот и прилег на диван. Я подошла к нему и села у него в ногах.
– Дед, тебе что, плохо? – осторожно спросила я.
– Что? Ты о чем? – Мой прародитель сделал наивное лицо и посмотрел на меня удивленно.
– Что ты положил в рот, валидол?
– Нет, я ириску сосу.
– Ой, дедуля! Ты, конечно, притворяешься мастерски, но и я не вчера родилась. Перед кем ты героя строишь? Давай, колись: с сердцем плохо? Может, «Скорую» вызвать?
– Зачем? У меня все хорошо, я просто полежу немного, отдохну…
– Отчего это, интересно, ты устал? Весь день дома сидел.
– Я в магазин за продуктами ходил.
– В магазин ты вчера ходил.
– Да?! Надо же! Наверное, так и начинается склероз…
– Не расстраивайся, дед. Склероз – интересная болезнь: каждый день узнаешь столько нового!
– Что ты, Полетт, я и не думаю расстраиваться. Я тут на днях заглянул к знакомому врачу и спрашиваю его: скажите, мол, а каковы признаки надвигающегося склероза? А он говорит: «Вы меня вчера об этом спрашивали». Да, вот так-то!
– Дед, ты мне зубы-то не заговаривай. Ну, хоть валокордина тебе накапать?
– Тогда уж лучше коньячку. Граммов сто…
Дед, конечно, не любил, когда я становилась свидетельницей его недомоганий. Он делал вид, что просто устал и на пару минут прилег полежать, ссылался на шалости погоды, магнитные бури и все такое. Но я всегда внимательно следила за его состоянием, как-никак, дедуле-то моему уже почти семьдесят! Да и трагедия, которую он пережил четырнадцать лет тому назад, конечно, не прошла для него бесследно. Время от времени у деда прихватывало сердце, и он украдкой клал в рот таблетку валидола и опускался в кресло или на диван. И очень огорчался, если я замечала его «усталость».
Коньяку деду я, естественно, не налила, но решила просто посидеть с ним.
– Знаешь, Ариша, я, наверно, завтра одна поеду на кладбище.
Дед посмотрел на меня грустными глазами:
– Может, меня до завтра отпустит…
– Конечно, отпустит, но ты все равно лучше отлежись. А к маме с папой мы с тобой как-нибудь потом съездим. Вместе. И цветы им положим… А уж завтра я одна… Ладно?
Ариша собрался было поспорить со мной, но я быстро встала и пошла вниз, в кухню, чтобы приготовить ему чай. Когда я снова поднялась в гостиную, где лежал дед, оказалось, что он уже спит. Он мирно посапывал, задрав кверху бородку, и я не стала его будить, только накрыла клетчатым пледом. Потом я унесла поднос с чаем в кухню, выпила чай одна и отправилась совершать вечерний туалет. Надо лечь сегодня пораньше, так как завтра мне вставать чуть свет. Ничего не попишешь, придется ехать на кладбище одной, Аришу я утром будить не стану, если только сам не проснется.
* * *
Я приехала на кладбище очень рано, народу здесь не было совсем. Я поставила мой «Мини Купер» у ворот, где на старом ящике сидела одна-единственная бабушка с букетом цветов. Я купила у нее весь букет, хотя она собиралась продавать их поштучно. Бабушка очень обрадовалась, сказала мне: «Спасибо тебе, дочка, выручила», – и стала собираться, не забыв припрятать сломанный ящик в кустах. Я прошла по основной дороге до трех старых лип, после чего мне следовало свернуть направо, на тропинку. Со всех сторон возвышались кресты, памятники, высокие оградки. Зеленели кусты сирени и акации. А вот и три старые липы. Под ними стоял деревянный стол, с обеих сторон – скамейки. Здесь родственники усопших иногда устраивали поминки. Вот и сейчас на столе стояла недопитая бутылка водки, одноразовые стаканчики, лежали хлеб и конфеты. Видно, вчера кто-то отметился. Я свернула на тропинку, ведущую между оградок к могиле моих родителей.
Поставив цветы в банку с водой и убрав старый засохший букет, я некоторое время постояла у ограды. Родители смотрели на меня с черного гранита, лица их были радостными. Они были хорошими людьми, добрыми, любили друг друга, любили меня, свою единственную дочь. Если бы не пьяный прокурор, обожавший гонять по ночным улицам на бешеной скорости… Если бы… Если…
К машине я возвращалась другой дорогой, через новые могилы. На некоторых еще не было памятников, оград – только холмики и венки.
Вдруг до моих ушей донеслось:
– Доченька, ты не волнуйся, папа поправится, я его подниму. Я каждый день у него бываю… Доченька, а я Лиду Маслову видела, подружку твою… Она сказала, что скоро сама к тебе приедет. Ты уж встреть ее здесь… Лида так переживает…
Я посмотрела в ту сторону, откуда доносился голос, и увидела женщину лет сорока с небольшим. Она убирала могилу, на которой стояли уже и ограда, и памятник. Вся земля за оградой была в цветах. Венки, живые букеты – много-много цветов. Под памятником, среди цветов, сидел маленький розовый медвежонок с белым бантом на шее. На сером мраморе – овальная фотография, с которой смотрела молоденькая девушка, совсем еще девочка, лет пятнадцати. Она была очень красивой, ее длинные белокурые волосы рассыпались по ее плечам. Девочка улыбалась, чуть наклонив головку, взгляд ее был доверчивым и нежным. «Карпова Ада Львовна», прочитала я имя, высеченное на плите. Судя по датам, ей едва исполнилось шестнадцать. У меня защемило сердце. Что могло случиться с такой малышкой, только что ступившей в жизнь? Несчастный случай, как с моими родителями? Или тяжелая неизлечимая болезнь?