Мундир на полковнике Разуваеве смотрелся так, словно был вчера пошит у лучшего кутюрье, а сапоги отражали окружающее не хуже зеркал. А еще они позвякивали какими-то особыми подковками и звучно поскрипывали. Подковки явно были сделаны хитроумным образом, их звон должен был напоминать звон гусарских шпор.
Фуражки в данный момент на полковнике не было, а она заслуживала отдельного разговора. Из-за высоты тульи, из-за особенного блеска козырька, шнура и пуговиц. Особо из-за размера верха. Такие называли «аэродромами».
– Вспомнила! – сказала Настя, не прекращая жевать, благо при мыслеречи набитый рот помехой не был.
– Чего орешь? – спросила Алена. – Еще услышит.
Все захихикали. По-настоящему, потому что смеяться мысленно было скучно.
– Отставить смех во время приема пищи! – зычно произнес полковник, наслаждаясь тембром своего голоса. Он, видимо, пребывал в прекрасном расположении духа и даже позволил себе пошутить. – Смех без причины – признак умственной неполноценности.
Народ вновь захихикал. Не над застарелой шуткой, над тем, как ее произнес полковник. На сей раз он замечаний делать не стал, ждал смеха и его получил.
– Что ты вспомнила, Настя? – спросил Семка, не слишком воспитанно облизывая ложку и подтягивая к себе кружку с чаем.
– Вспомнила, кого он мне напоминает. Дембеля.
Не все за столом поняли это слово, пришлось объяснять.
– Солдат, призванных на срочную службу, по окончании ее демобилизуют. То есть отпускают домой. Их называют дембелями. В каких бы войсках они ни служили, вернувшись домой, всем очень хочется выглядеть бравыми вояками.
– Этот больше на манекенщицу похож, – перебил Настю Алекс.
– Да я о том же! – фыркнула Настя. – Потому что самые недалекие дембеля полагают, что чем красивее на них будет форма, тем более бравыми солдатами они будут выглядеть. Поэтому расшивают погоны золотыми нитками, навешивают на себя аксельбанты, которых не должно быть, цепляют кучу значков.
– Фи, как пошло! – сказала чуть жеманно Юстинка, но добавила нормальным тоном: – Но похоже на этого петуха. Вырядился и полагает себя неотразимым и мужественным. Если он не перестанет скрипеть, я ему что-нибудь устрою.
– Только незаметно, пожалуйста, – попросил Джон. И вслух обратился к сидящей напротив Серене: – Передай, пожалуйста, соль.
– Разговорчики за столом! Когда я ем – я глух и…
Полковник не закончил, потому что поскользнулся на ровном месте. На том самом, которое прошел уже раз сто, намозолив всем глаза. А тут вдруг заскользил ногами, как будто шагнул на самый скользкий лед, и, чтобы устоять, вынужден был схватиться за край стола.
Кто не удержался от мелкой мести, осталось неизвестным, но полковник явно нашел крайнего не там, где надо:
– Дневальный! Какого… Что тут напроливали? Немедленно протереть.
Дневальный примчался со шваброй и принялся тереть чистое и уже нескользкое место с таким старанием, что стало ясно – полковник достал здесь всех и никто не желает с ним связываться. И что пора принимать меры.
– Встать! Выходи строиться!
Все дружно поднялись из-за стола, вышли в коридор и построились.
Коридор из полукруглых бетонных конструкций с никак не заделанными стыками между ними уходил не менее чем на пятьсот метров вправо и метров на двести влево. Через каждые двадцать метров светильник и двери по обе стороны. За большинством из них в правом крыле ничего, кроме остатков какого-то оборудования, нет. Левое крыло жилое, здесь двери идут через каждые пять метров. Одиннадцать комнат занимают они, остальные – солдаты и офицеры охраны, научный персонал, их изучающий, обслуживающий персонал и высокое начальство в лице полковника.
– Вот стоило тащиться через пол-Вселенной, чтобы одно подземелье на другое поменять? – спросил очень громко Войцек. – У нас в Верхнем лагере было чище, красивее, веселее и интереснее.
– Поговори мне! Снова в карцер захотел?
Войцек скорчил такую рожу, что даже стоявший невдалеке офицер отвернулся, чтобы, не дай бог, полковник не увидел его перекошенную смехом физиономию.
– Двое суток карцера!
– Есть двое суток карцера, – рявкнул Кисконнен, вытягиваясь и выпячивая грудь колесом.
Ему, как и всем, было ну совершенно все равно где сидеть: в карцере, на гауптвахте, в своей камере, каковые здесь именовались номерами.
– Войцек, что ты его дразнишь? Он потом на беззащитных людях отыгрывается!
– Не! Он, Алена, так рад, что я ему дал повод власть применить, что будет полдня добрым.
– Равняйсь! Смирно! Рядовой Макаров, сопроводите рядового Кисконнена в карцер. Капитан Платохин сопровождает рядового Кольцова на беседу с психологом. Остальным налево! Шагом марш! Разойтись по номерам, приступить к самостоятельным занятиям.
Вот кто сумеет понять: зачем начальник базы присутствовал на завтраке и на этом разводе, отчего одного из них сопровождает рядовой, а второго целый капитан?
Едва за Настей заперли дверь ее камеры, она уселась за стол, включила ноутбук, устроилась поудобнее и, оставив тело за столом, отправилась в кабинет психолога. Успела к самому началу.
– Товарищ профессор! – доложил сопровождавший Семку офицер. – Рядовой Кольцов для проведения беседы доставлен!
– Пусть входит.
Семка вошел и, не дожидаясь приглашения, уселся на стул, закинув ногу на ногу.
– Кхе-кхе! – кашлянул он, привлекая внимание светила науки, занятого тем, что он создавал иллюзию бурной деятельности путем перекладывания нескольких папок с одного края стола на другой.
– Что-то желаете сказать?
– Совершенно верно! – Семка обрадовался так, словно его только что наградили высокой правительственной наградой. – Хотел сообщить вам, что произошла ошибка. Я не тот, кем меня представили.
– То есть вы не рядовой Кольцов? – удивился психолог.
– Никак нет.
– А кто же вы?
– Семен Анатольевич Кольцов.
– Но вы же сказали, что вас неправильно представили?
– Так и есть, – снова обрадовался Семка. – Неправильно. Переврали.
– Вас представили как Кольцова? – очень мягко заговорил профессор. Семка кивнул. – И вы сами себя назвали Кольцовым?
Семен закивал ну очень энергично и еще более жизнерадостно.
– Наконец-то вы меня поняли! – сообщил он, достал зеркальце и помаду и начал красить губы.
– М-м-м… Любезный! На наших занятиях посторонними делами заниматься запрещено.