– Куда? – спросил шофер.
– В Черноморск, – сказал Остап. – У нас там небольшое интимное дело. И вам работа найдется. В Черноморске ценят предметы старины и охотно на них катаются. Поедем?
Сперва Адам Казимирович только улыбался, словно вдова, которой ничего уже в жизни не мило. Но Бендер не жалел краски. Он развернул перед смущенным шофером удивительные дали и тут же раскрасил их в голубой и розовый цвета.
– А в Арбатове вам терять нечего, кроме запасных цепей, – убеждал он. — По дороге голодать не будете. Это я беру на себя. Бензин ваш – идеи наши!
Козлевич остановил машину и, все еще упираясь, хмуро сказал:
– Бензину мало!
– На пятьдесят километров хватит?
– Хватит на восемьдесят.
– В таком случае все в порядке. Как я вам уже сообщал, что в идеях и мыслях у меня недостатка нет. Ровно через шестьдесят километров вас будет прямо на дороге поджидать большая железная бочка с авиационным бензином. Вам нравится авиационный бензин?
– Нравится, – застенчиво ответил Козлевич.
Жизнь вдруг показалась ему легкой и веселой. Ему захотелось ехать в Черноморск немедленно.
– И эту бочку, – закончил Остап, – вы получите совершенно бесплатно. Скажу более. Вас будут просить, чтобы вы приняли этот бензин.
– Какой бензин? – шепнул Балаганов. – Что вы плетете?
Остап важно посмотрел на оранжевые веснушки, рассеянные по лицу молочного брата, и так же тихо ответил:
– Людей, которые не читают газет, надо морально убивать на месте. Они никому не нужны. Вам я оставляю жизнь только потому, что надеюсь вас перевоспитать.
Остап не разъяснил, какая связь существует между чтением газет и большой бочкой с бензином, которая, якобы, лежит на дороге.
– Объявляю большой скоростной пробег Арбатов—Черноморск открытым! – торжественно сказал Остап. – Командиром пробега назначаю себя. Водителем машины зачисляется... Как ваша фамилия?.. Адам Козлевич. Гражданин Балаганов утверждается бортмехаником с возложением на такового обязанностей прислуги за все. Только вот что, Козлевич, надпись «Эх, прокачу!» надо немедленно закрасить. Нам не нужны особые приметы.
Через два часа зеленая машина со свежим темно-зеленым пятном на боку медленно вывалилась из гаража и в последний раз покатила по улицам города Арбатова. Надежда светилась в глазах Козлевича. Рядом с ним сидел Балаганов. Он хлопотливо перетирал тряпочкой медные части, ревностно выполняя новые для него обязанности бортмеханика. Командир пробега развалился на рыжем сиденье, с удовлетворением поглядывая на своих новых подчиненных.
– Адам! – закричал он, покрывая скрежет мотора. – Как зовут вашу тележку?
– «Лорен-Дитрих», – ответил Козлевич.
– Ну, что это за название? Машина, как военный корабль, должна иметь собственное имя. Ваш «Лорен-Дитрих» отличается замечательной скоростью и благородной красотой линий. Посему предлагаю присвоить машине название – Антилопа. Антилопа-Гну. Кто против? Единогласно.
Зеленая Антилопа, скрипя всеми своими частями, помчалась по внешнему проезду Бульвара Молодых Дарований и вылетела на рыночную площадь.
Там взору экипажа Антилопы представилась бытовая картина. С площади, по направлению к шоссе, согнувшись, бежал человек с белым гусем под мышкой. Левой рукой он придерживал на голове твердую соломенную шляпу. За ним с криками бежала большая толпа. Убегавший часто оглядывался назад, и тогда на его благообразном актерском лице можно было разглядеть выражение ужаса.
– Паниковский бежит! – закричал Балаганов.
– Вторая стадия кражи гуся, – холодно заметил Остап. – Третья стадия начнется после поимки виновного. Она сопровождается чувствительными побоями.
О приближении третьей стадии Паниковский, вероятно, догадывался, потому что бежал во всю прыть. От страха он не выпускал гуся, и это вызывало в преследовавших сильнейшее раздражение.
– 166 статья, – наизусть сказал Козлевич. – Тайное, а равно открытое похищение крупного скота у трудового земледельческого и скотоводческого населения.
Балаганов захохотал. Его тешила мысль, что нарушитель конвенции получит законное возмездие.
Машина выбралась на шоссе, прорезав галдящую толпу.
– Спасите! – закричал Паниковский, когда Антилопа с ним поравнялась.
– Бог подаст! – ответил Балаганов, свешиваясь за борт.
Машина обдала Паниковского клубами малиновой пыли.
– Возьмите меня! – вопил Паниковский, из последних сил держась рядом с машиной. – Я хороший!
Голоса преследователей сливались в общий недоброжелательный гул.
– Может, возьмем гада? – спросил Остап.
– Не надо, – жестоко ответил Балаганов, – пусть в другой раз знает, как нарушать конвенции!
Но Остап уже принял решение.
– Брось птицу! – закричал он Паниковскому и, обращаясь к шоферу, добавил: – Малый ход!
Паниковский немедленно повиновался. Гусь недовольно поднялся с земли, почесался и как ни в чем не бывало пошел обратно в город.
– Влезайте, – предложил Остап, – черт с вами! Но больше не грешите, а то вырву руки с корнем.
Паниковский, перебирая ногами, ухватился за кузов, потом налег на борт животом, перевалился в машину, как купающийся в лодку, и, стуча манжетами, упал на дно.
– Полный ход! – скомандовал Остап. – Заседание продолжается!
Балаганов надавил резиновую грушу, и из медного рожка вырвались старомодные, веселые, внезапно обрывающиеся звуки:
Матчиш прелестный танец.
Та-ра-та...
Матчиш прелестный танец.
Та-ра-та…
И Антилопа-Гну вырвалась в дикое поле навстречу бочке с авиационным бензином.
Человек без шляпы, в серых парусиновых брюках, кожаных сандалиях, надетых по-монашески на босу ногу, и белой сорочке без воротничка, пригнув голову, вышел из низенькой калитки дома № 16. Очутившись на тротуаре, выложенном голубоватыми каменными плитами, он остановился и негромко сказал:
– Сегодня пятница. Значит, опять нужно идти на вокзал.
Произнеся эти слова, человек в сандалиях быстро обернулся. Ему показалось, что за его спиной стоит гражданин с цинковой мордой соглядатая. Но Малая Касательная улица была совершенно пуста.
Июньское утро еще только начинало формироваться. Акации подрагивали, роняя на плоские камни холодную оловянную росу. Уличные птички отщелкивали какую-то веселую ералашь. В конце улицы, внизу, за крышами домов, пылало литое, тяжелое море. Молодые собаки, печально оглядываясь и стуча когтями, взбирались на мусорные ящики. Час дворников уже прошел, час молочниц еще не начинался.