— В отеле, — поправляю я его и помогаю ему махнуть следующему такси.
При этом оступаюсь и чуть не валюсь на мостовую, но Эл меня спасает. Такси, которое уже сбросило газ и перестраивалось к тротуару, снова выворачивает на середину улицы и набирает скорость. Я зло гляжу ему вслед:
— Сука.
— Идиот, — соглашается со мной Эл. Он снова берет меня под руку и ведет на другую сторону улицы. — Пошли, мистер Трезвенник, возьмем машину на стоянке на Ганновер-стрит.
— А моя машина?
— Забудь о ней. Заберешь ее завтра.
— Да, заберу, и сразу в горы — помяни мои слова.
— Хорошая мысль.
— Уеду, в жопу, в горы, помяни мои слова…
— Конечно уедешь, разве я против?
— …в жопу, в горы, я тебе говорю…
Я добираюсь до дома, Эл провожает меня до самых дверей, я уверяю его, что со мной все в порядке, он уходит, а я спускаю в унитаз все запасы, что есть у меня в доме, кроме чуточки спида — на понюшку — и еще маленько — на язык. Потом укладываюсь в кровать, но не могу заснуть, звонит телефон, и я беру трубку.
— Камерон, это Нейл.
— А? Кто? Что? Нейл, привет!
— Привет. В общем, я звоню сказать, что, к сожалению, ничем тебе помочь не могу.
— Да, понял… Что?!
— Слова «глухой» и «номер» тебе что-нибудь говорят?
— Чего-чего?
— Бог с ним. В общем, старик, ничем тебе помочь не могу. Это тупик, понимаешь? Нет никаких зацепок. Ничего не найти. Дело, конечно, твое, но я бы это бросил.
— Нуда, угу…
— С тобой там все в порядке?
— Да! Да, я…
— Ты там не того?
— Да… Нет!
— Ну я рад, что мы прояснили этот вопрос. Повторю еще раз: помочь тебе ничем не могу. Глухой номер, так что брось все это.
— Понял, понял…
— В общем, не смею далее отвлекать тебя от тех веществ, которыми ты там сейчас злоупотребляешь. Спокойной ночи, Камерон.
— Да, спокойной ночи.
Я кладу трубку, сажусь на краю кровати и думаю. Что же это за херня такая? Неужели все эти парни померли совершенно случайно? И нет тут никакой связи с моим мистером Арчером или с Дэниелом Смаутом? Ох не нравится мне все это.
Я снова ложусь и пытаюсь уснуть, но ничего не получается — не идут у меня из головы эти ребята: один с петлей на шее привязан к дереву и ждет поезда, другой конвульсирует в ванне, где под водой искрит и булькает электрическая дрель, третий тонет в выгребной яме. Я пытаюсь прекратить думать об этих ужасах и начинаю думать об И., дрочу, но и после этого мне не уснуть; наконец, промучившись еще бог знает сколько, я чувствую, что если сейчас не закурю, помру, тогда встаю и выхожу на улицу, но все же я, наверно, поспал немного, потому что вдруг ни с того ни с сего полтретьего ночи и все вокруг закрыто, и голова у меня начинает болеть, но закурить мне смерть как хочется, и я ковыляю через Ройял-Серкус по Хоу-стрит и наконец нахожу такси и еду, минуя забытые богом улочки на Каугейт, где все еще открыт «Касбар» (благослови Господь эту жуткую забегаловку), в котором я наконец-то покупаю сигареты — «Регал», потому что в баре у них ничего другого нет, а автомат не работает, но это уже не имеет значения: сигарета у меня в зубах, кружка в руке (чисто в лечебных целях, к тому же не думаю, что они здесь подают воду «Перье», а если бы и подавали, то какой-нибудь громила байкер из принципиальных соображений выплеснул бы вам стакан в физиономию, а потом, невзирая на все ваши крики, оттащил бы в сортир и сунул башкой в неспущенный унитаз, но я ничуть не жалуюсь, просто такое вполне в духе этого заведения), и теперь я абсолютно счастлив.
Я ухожу оттуда в четыре часа, направляюсь из Коугейта к Хантер-Сквер, где выложенная стеклянной плиткой крыша подземного сортира доходит вам до пояса и сверкает сотнями маленьких голубых шариков — одним из экспонатов Lux Europae. [46] Я направляюсь к Флешмаркет-Клоуз, забыв, что в этот час станция метро еще закрыта, поэтому иду в обход — по Уэверли-бридж, а потом по Принцесс-стрит под еще одной группой абстрактных световых фигур, наблюдая за мусороуборочной машиной, которая урчит, неторопливо двигается по улице, работая щетками и засасывая в себя мусор.
Домой я возвращаюсь к пяти, а в одиннадцать меня поднимает телефонный звонок поинтереснее обычных, а потому я меняю свои планы и отправляюсь на работу, где мне приходится заплатить Фрэнку («Милтаун-ов-Туви», знаешь как? «Мильтонов дави») его двадцать фунтов, потому что тори протащили Маастрихтский договор меньшим числом голосов, чем я предполагал, и я пытаюсь позвонить Нейлу, дабы убедиться, что наш ночной разговор мне не приснился, но Нейла нет на месте.
Я веду машину по однополосной дороге к предгорьям; фары пробивают глубокий световой канал между рядами кустов, высаженных по обочинам. На мне черные джинсы, черные ботинки, темно-синяя водолазка поверх футболки и две жилетки. На руках тонкие черные кожаные перчатки. Я нахожу колею, ведущую от дороги к группе деревьев, сворачиваю и еду до упора, затем выключаю фары. Часы на приборном щитке показывают 03:10. Я жду с минуту — на дороге ни одной машины, значит, за мной никто не следил. Мое сердце стучит как молот.
Я выхожу из машины — ночь довольно холодная. На небе месяц, но он почти все время закрыт множеством низких, быстрых облаков, которые то и дело проливаются промозглым дождем. Наверху в голых ветвях громко свистит ветер. Я возвращаюсь по колее к дороге, оглядываюсь на машину — ее почти не видно. Пересекаю асфальтовую полосу и перелезаю через забор, затем достаю из кармана лыжную шапочку и натягиваю ее на голову. Иду вдоль ограды, параллельной дороге; один раз мне приходится нырнуть — когда проезжает машина, ее фары выхватывают из тьмы ограду над моей головой. Машина исчезает в ночи, и я перевожу дыхание.
Добираюсь до ограды, идущей вниз по склону, и двигаюсь вдоль нее, то и дело спотыкаясь о неровности и камни, оставленные на краю поля; мои глаза еще не привыкли к темноте. Почва под ногами твердая, не слишком скользкая.
У изгороди в конце поля — заминка, я целую минуту ищу лаз. В конце концов мне приходится пролезть снизу, при этом я цепляю свою водолазку. Высоко над моей головой невидимые, но шумные деревья издают резкие трескучие звуки.
Я спускаюсь по глинистому, усыпанному листьями берегу к ледяному ручью, зачерпываю одной туфлей воду и шепотом чертыхаюсь, перепрыгиваю на другую сторону, цепляясь за холодные ветки кустов и скользкие корни деревьев. Продираюсь сквозь заросли наверху и теперь вижу впереди очертания темных домов и фонари. Иду, пригибаясь, через низкие кусты, затем наискосок через рощицу, к участку. Перебираюсь через бревно и падаю, но руки-ноги целы. Добираюсь до двухметровой кирпичной стены, окружающей участок, и иду вдоль нее на ощупь, спотыкаясь о кучи земли и строительного мусора, наконец дохожу до угла.