Вчера вечером я назвал Макданну два имени и соответствующие им профессии, а потом замкнулся в себе и больше не стал ничего говорить ни о них, ни о трупе. Он без конца всасывал воздух, пытаясь вытащить из меня еще что-нибудь, и в этом было что-то почти забавное — ведь именно этот звук и подсказал мне решение, меня словно озарило. Зубной врач! Я вспомнил, как ездил в Кайл, когда был в Паром-Стром — паром закрыт, вспомнил ночной кошмар, преследовавший меня, — обгоревшие останки после блеве, сэр Руфус, черные кости, черные ногти, черное дерево, распахнутые черные челюсти, то-то будет возни с картотекой у зубного; вот тогда я и подумал: а как они опознали Энди?
С именами получилось даже лучше, чем я ожидал. Теперь я вижу выход. Я чувствую себя Иудой, но зато у меня есть выход; пусть это и не очень порядочно, но за последние дни я довольно внимательно присматривался к своей особе и вынужден был признаться самому себе, что я вовсе не такой уж замечательный, как мне того хотелось.
Я представлял себя в подобных ситуациях, заранее сочинял речи — о правде и свободе и защите источников информации; представлял себе, как произношу эти речи, будучи вызван в суд свидетелем, после чего судья приговаривает меня к девяноста дням или шести месяцам заключения за неуважение к суду; но я себя обманывал. Даже если я и был готов отправиться в тюрьму, чтобы спасти кого-то другого или сделать какое-нибудь сомнительное заявление о свободе печати, то теперь знаю: я бы сделал это только для того, чтобы предстать перед публикой в лучшем виде. Я эгоист, как и все вокруг. Я вижу путь к спасению и иду по нему, а то, что это предательство, не имеет никакого значения.
И потом, я ведь плачу за предательство, рассказывая им о трупе. Само по себе это ничего не доказывает, но таким образом я вынуждаю их привезти меня в Стратспелд на похороны. Я могу заглянуть Макданну в глаза и сказать ему всю правду, а он знает, что это правда, и возьмет меня. Так я думаю.
И возможно, этим актом предательства я в конце концов смогу освободиться от груза тайного страха, который связал меня с Энди двадцать лет назад, и теперь я (избавившись от того греха) могу предать его еще раз.
Макданн в это утро появляется очень рано, мы все в той же старой комнате, где проводятся допросы. Это место мне хорошо знакомо, оно для меня уже как дом и приобретает оттенок иллюзорного уюта. Макданн стоит за столом, курит. Он кивает мне на стул, я сажусь и зеваю. Но вообще-то эту ночь я спал довольно хорошо — в первый раз с тех пор, как попал сюда.
— Они оба исчезли, — говорит Макданн.
Он разглядывает столешницу. Затягивается сигаретой «Би-энд-Эйч». Я бы тоже закурил, хотя еще рано и я еще толком не успел прокашляться с утра, но Макданн, похоже, забыл о хороших манерах.
— Хэлзил и Лингари, — говорит он, глядя на меня, и вид у него теперь и в самом деле озабоченный, взволнованный, обеспокоенный, усталый — впервые за время нашего знакомства; да, здесь все по-другому в Паддингтон-Грине. — Они исчезли оба, — говорит мне инспектор, по всему видно: он потрясен. — Лингари только вчера, доктор Хэлзил — три дня назад.
Он отодвигает стул и усаживается на него.
— Камерон, — говорит он, — что это за труп?
Я качаю головой:
— Возьмите меня туда.
Макданн втягивает через зубы воздух и отводит взгляд.
Я сижу молча. Наконец-то я чувствую, что владею ситуацией. Теоретически я мог бы, конечно, и безбожно врать и иметь совсем иные причины для посещения Стратспелда (может, меня просто ностальгия замучила по Шотландии), но я уверен: он знает, что я не вру и труп там есть; думаю, он видит это по моим глазам.
Макданн тяжело дышит, затем поднимает на меня тяжелый взгляд.
— Ты ведь знаешь, да? Знаешь, кто это, да? — Он втягивает воздух сквозь зубы. — Это тот, о ком я думаю?
Я киваю:
— Да, это Энди.
Макданн мрачно кивает. Он хмурится:
— Так кто же был в отеле? Вроде бы в тех краях никто не пропадал, заявлений не поступало.
— Еще поступит, — говорю я ему. — Парня зовут Хоуи… Не помню его фамилии — начинается на «Г». В тот день, когда я уехал, он собирался отправиться в Абердин — нашел там работу на буровой. Мы вечером немного поддавали в отеле, а потом произошла драка, но я к тому времени уже дошел до кондиции и рухнул спать. Энди мне сказал, что Хоуи и два других местных парня поколотили пару приезжих, которые были на вечеринке. Потом вызвали местного полицейского, и тот искал Хоуи. — Я вытянул вперед руки. — То есть так мне Энди говорил, поэтому, может, это все и россказни, но я уверен, что до этого момента все чистая правда. Думаю, Энди предложил Хоуи переждать в отеле, затаиться, пока копы будут его искать, а все остальные пусть думают, что Хоуи уже давно в море — на буровой. — Я стучу пальцами по столешнице и разглядываю макданновскую пачку сигарет, надеясь, что он поймет намек. — Гриссом, — говорю я Макданну, неожиданно вспомнив. Всю ночь мучался, и вот вам пожалуйста, поговорил немного, и оно тут как тут. — Вот как его зовут. Хоуи Гриссом. Его фамилия Гриссом.
В желудке какой-то страшный холодок, тошнота. Руки у меня снова дрожат, и я засовываю их между коленок. Издаю коротенький смешок.
— Я утром перед той пьянкой даже видел местного полицейского — рядом с кабинетом зубного. Думал, это он ходил пломбу ставить или еще что, но, вероятно, Энди пробрался туда и пошуровал.
— Мы сверяем данные судебной экспертизы по трупу в отеле с армейскими архивами, — говорит Макданн, кивая. Он бросает взгляд на часы. — Сегодня утром должны прийти результаты. — Он трясет головой. — А этих-то двоих за что? За что Лингари и доктора Хэлзила?
Я рассказываю инспектору за что; я рассказываю ему о двух других предательствах; об офицере, который послал солдат на смерть, чтобы прикрыть собственную некомпетентность (по крайней мере, Энди так считал, а это-то и было самое главное), рассказываю ему о докторе-заместителе, который не пожелал прийти к пациентке, а когда все-таки пришел, то счел, что боли у нее абсолютно неопасные.
Макданн наконец-то предлагает мне сигарету. О, наслаждение! Я беру, глубоко затягиваюсь, немного кашляю.
— Видимо, — говорю я Макданну, — он теперь перешел на знакомые ему личности, потому что обычные его жертвы стали более осмотрительными. — Я пожимаю плечами. — А может, догадался, что я наведу вас на него или что вы сами обо всем догадаетесь, потому и спешит свести старые счеты, пока есть такая возможность — прежде чем их предупредят об опасности.
Макданн сидит, уставившись в пол, и крутит на столешнице золотую пачку «Би-энд-Эйч». Он трясет головой. Такое впечатление, что он со мной согласен, а головой трясет, поражаясь мере человеческого коварства и ненависти. Кажется, на некий странный манер мне жаль Макданна.
Наступает пауза, во время которой входит молодой констебль с чаем; охранник у дверей получает свою чашку, а мы с Макданном пьем из своих.