Эмка опять начал приспускать веки, путался в словах. Полина Сергеевна призвала врачей. Сделали томографию, она не показала изменений. Но Полина Сергеевна их, изменения, видела, злилась на себя, потому что не могла описать доктору конкретные симптомы. У ребенка, который большей частью спит, при пробуждении могут быть какие угодно реакции. Полина Сергеевна хотела остаться на ночь, но испугалась того, что завтра будет вареной курицей. Уехала домой.
На следующее утро лечащий врач остановил ее около палаты, попросил не входить, сказал, что Эмку готовят к экстренной операции. Развился новый отек мозга.
— Как вы сами? — спросил доктор.
— Я в полном порядке.
— Вижу… да… Преклоняюсь. Есть женщины в русских селеньях. Часа через два-три. Он будет в реанимации…
— Благодарю, я приеду через два часа.
Полина Сергеевна вышла на улицу, за территорию больницы. Там был мир, который она давно, передвигаясь исключительно в автомобилях мужа или сына, не замечала. Дома, люди, автобусы, троллейбусы, машины, вывески магазинов, реклама на столбах, над проезжей частью — все жило, крутилось и вертелось. А ее ненаглядного мальчика, ее сокровище, отраду и смысл жизни, сейчас везли в операционную. И оставалось только молиться… «Молиться!» — точно белая молния пронзила черно-лиловый небосвод…
Полина Сергеевна подошла к трассе и подняла руку, голосуя. Вместо приличного такси с шашечками подъехали старые раздолбанные «Жигули» с водителем, который вполне мог приходиться братом Зафару.
Полина Сергеевна открыла дверь, села рядом с водителем.
— В храм, — попросила она. — Отвезите меня в церковь.
— Адэрэс не знаэте?
— В любую церковь.
— Мечеть знаю, а храм… Новодэвычка годиться?
— Новодевичий монастырь годится.
Водитель о чем-то с ней разговаривал, что-то спрашивал, кажется… она отвечала невпопад.
В другой ситуации ей, привыкшей к комфортабельным автомобилям, показалось бы страшным передвигаться в ржавой консервной банке на колесах. Полина Сергеевна ничего не замечала.
— Приехали, — сказал молодой мусульманин и остановил машину.
— Спасибо, сколько я вам должна?
— Мать, ты мне ничего не должна. К богу ездят бэзплатно.
— Очень афористично. Возьмите. — Полина Сергеевна вытащила из кошелька деньги, не считая, не глядя сколько, положила на приборную доску: — Берегите себя! Без вас вашим родным придется тяжело.
Она не запомнила дорогу от ограды к храму, точно пролетела ее во сне. В церкви пахло по-особому.
Старые храмы, посещаемые во время экскурсий, пахли забвением — мокрой пылью и кирпичом, многолетним холодом, выстуженностью стен, которые не отогревались за короткое русское лето. Полина Сергеевна с мужем во время отпусков бывала во многих исторических храмах. И каждый раз ей хотелось скорее уйти, не дослушав про сгинувшие фрески. Возникало ощущение, что происходит нечто кощунственное: место, где двести лет назад люди молились, просили бога о спасении, теперь мы рассматриваем лишь как архитектурный памятник, давно нуждающийся в реставрации. И главным раздражителем был именно запах, который наводил на мысль, что залезла в древнюю могилу, где уже не осталось следов погребенных.
В церкви Новодевичьего монастыря пахло иначе: теплом свечей, ладаном, старым деревом, обработанным маслом, — аромат русских намоленных церквей, плохо проветриваемых. В них будто специально задумано, чтобы человек дышал не полной грудью, а мелко-мелко, входил в особое состояние духа, в транс.
Полина Сергеевна на секунду задержалась у порога, втянула вязкий густой запах, от которого голова стала тяжелой, улетучились все мысли, кроме страстного желания каяться и умолять. Она прошла по церкви и остановилась у одной из икон. Кто изображен на ней, Полина Сергеевна не знала. Мужчина средних лет с лицом утомленным и стоическим. За десятки, а возможно, сотни лет он видел столько страдающих и молящихся людей, на него постоянным потоком лилось человеческое горе — выдержать подобное мог только святой.
Полине Сергеевне казалось, что она говорит вслух, но губы ее были сжаты, а руки бессильно висели вдоль тела.
— Господи, прости меня! Прости за то, что не верила в тебя и сейчас пришла, не уверовав, а оттого, что больше мне идти некуда. Господи, ты читаешь в моем сердце и видишь, что я отдала бы душу, оставшуюся мне жизнь, все богатства мира черту, дьяволу — любому, кто обещал бы мне жизнь внука. Господи, прости мне это богохульство! Прости моего деда, который громил церкви, и моих атеистов-родителей, прости мне грех гордыни. Прости нас, Господи, не карай страшно и беспощадно, не отбирай жизнь у маленького, беспомощного, талантливого, невообразимо прекрасного ребенка! Я знаю, что ты посылаешь испытания по силам человека. И, наверное, силы моего внука очень велики. Но, Господи Всевышний, остановись! Не заставляй его страдать! Сохрани ему жизнь! Господи, с тобой нельзя торговаться, но ведь мне и дать, обещать нечего, а покаяние мое продиктовано бездной горя, в которую ты меня бросил. Пусть я плохая, грешная, некрещеная, самая худшая из твоих детей, но все-таки я твоя дочь. И я умоляю тебя — не убивай моего внука! Услышь меня! Услышь меня! Услышь и сохрани его! Услышь и сохрани его! — долго твердила Полина Сергеевна, пока рядом не раздался скрипучий старческий голос:
— Чего торчишь тут, как палка? Хоть бы голову покрыла, бесстыжая! В храм пришла, а не в кабак. Я за тобой давно наблюдаю, ты лба ни разу не перекрестила!
Полина Сергеевна повернулась и увидела маленькую сгорбленную старуху, с ног до головы закутанную в черное. Вдруг пришла абсурдная и страшная мысль: эта злая ведьма — ответ бога, отрицательный ответ. Полина Сергеевна застонала, закрыла лицо ладонями и глухо завыла.
— Ты чё, ты чё? — испугалась старуха. — Тише! Не положено в храм в брюках и простоволосой. Тише ты, не голоси! Свечку поставь за упокой, помин души закажи, записку…
— Он жив! — убрала руки от лица Полина Сергеевна. — Слышите вы! Жив!
— Тогда за здравие свечку.
— Конечно, спасибо! Свечку…
Полина Сергеевна задыхалась, но быстро шла к выходу. На улице она глубоко вдохнула чистый летний воздух с нотками цветущей сирени. Думала, что почувствует свежесть, облегчение, но чувство было иным, противоположным. Была заслуженная обида, как у изгнанной из рая грешницы или не принятой на борт пассажирки с фальшивым билетом.
«Боже, я схожу с ума!» — подумала Полина Сергеевна и поймала себя на том, что «Боже» было не обращением, а привычным присловьем.
— Господи! — подняла она голову и посмотрела на чистое летнее небо. — Как мы все тебе, наверное, надоели. Как ты устал от нас! Извини!
Она ехала в такси и сознавала, что хотя ее изгнали из рая, молитву отклонили и сам визит в церковь, о котором она не признается мужу и сыну, носил почти безумный характер, все-таки стало легче на душе. Ее, душу, точно промыли. Боль не ушла из нее и не стала меньше, но теперь плескалась свободнее. А раньше она вязла в заполнявшей душу пластилиновой массе.