В отличие от Аманды для Джона увольнение не стало неожиданностью. Практически все основные газеты переживали массовые увольнения, а в «Нью-Йорк газетт» ситуация была хуже некуда. Руководство объявило о планах на четверть сократить новостной отдел, и это после того, как все, чтобы именно этого избежать, пошли на так называемое «зарплатное соглашение». В жизнеутверждающем меморандуме их уверяли, что, если они сплотятся, они «смогут сделать больше меньшими силами». В следующем меморандуме их заклинали «трансформировать бизнес» и «генерировать содержание». (Джон тогда удивлялся — чем еще, по мнению руководства, заняты репортеры?) И сконцентрироваться на «подаче». Схемы! Наглядность! Дизайн! За этим будущее. Какой-то шут из администрации даже заявил, что безупречно оформленная страница может заставить читателя пролить кофе. Услыхав такое, Джон затосковал по временам, когда всем заправлял Кен Фолкс. Но Фолкс, медиамагнат с кривой улыбкой и пшеничными волосами, уже давно перебрался на более тучные пастбища порнобизнеса. Джону не особенно нравился этот тип, насколько он помнил, у Фолкса были наклонности Чингисхана, но он хотя бы держал компанию на плаву.
После нескольких месяцев поисков Джон устроился в штат «Филадельфия Инквайер» или, как ее называли сами сотрудники, «Инки». Работа была отличная, просто великолепная, но получил он ее благодаря тому, что его отец попросил об одолжении своего приятеля по Мусс-Лодж, и это было для Джона смерти подобно. Он был приставлен к Элизабет, которую возмущал сам факт его присутствия в редакции, в то время как другие сотрудники «Инки» увольнялись под давлением руководства.
При других обстоятельствах то, как он работал, реабилитировало бы его: Джон расследовал пожар в доме обезьян в зоопарке на Рождество две тысячи восьмого года и вскрыл факты вопиющей халатности: пожарная тревога не работала, меры приняты не были; люди чувствовали запах дыма и никак не отреагировали; спринклерная система отсутствовала. Сообщалось, что двадцать три животных погибли, включая целую семью бонобо. Неделю назад, в годовщину пожара, один малыш забрался на стену и с высоты двадцати четырех футов упал в новое огороженное место обитания горилл. Единственная выжившая во время пожара горилла, чей малыш задохнулся от дыма, ринулась через толпу других любопытных обезьян, подхватила ребенка на руки и отнесла к выходу, где и передала его служителю зоопарка. Этот поразительный акт сочувствия был снят на видео и разошелся по всей стране. Некоторые умники с правым уклоном трактовали поведение гориллы как результат обычной дрессуры. Джон тогда не мог понять — какой еще дрессуры? Неужели они полагали, что сотрудники зоопарка, чтобы отработать у горилл нужную реакцию на такого рода случай, время от времени бросали им за перегородку муляжи детей? Для Джона такая реакция людей была не менее поразительна, чем реакция гориллы. Они считают, что сопереживание — это то, на что способны только люди? Имеет ли это отношение к эволюции? Все эти вопросы привели к тому, что Джону предложили написать материал о когнитивных исследованиях в Лаборатории по исследованию языка человекообразных обезьян. И тут Элизабет вдруг решила, что он должен выступить в соавторстве с Кэт Дуглас. Она ничего не объясняла, но у Джона были две версии на этот счет. Либо Элизабет до сих пор злилась из-за того, что ее вынудили принять его на работу, и поэтому решила «приковать» к самой несносной женщине на планете, либо хотела связать своего звездного репортера с серией материалов, которая потенциально тянула на Пулитцеровскую премию. (На заре своей карьеры Кэт поймала на лжи репортера — обладателя Пулитцеровской премии — и стала чем-то вроде знаменитости в журналистских кругах. Потом и сама получила премию за этот материал. Кроме того, поговаривали, что она, притворившись, будто испытывает романтические чувства к репортеру-конкуренту, рылась в его файлах, оставшись одна в его квартире.)
Джон вдруг понял, что съел все икринки до единой. В бутылке еще оставался глоток шампанского, но ему не хотелось расставаться со вкусом икры, поэтому он провел пальцем по тарелке и облизал его.
Потом он с усилием заставил себя подняться с пола и закрыл входную дверь. В коридоре он заметил, что на домашнем телефоне мигает огонек непринятых вызовов. Фрэн, его теща, оставила кучу сообщений, и каждое следующее по накалу превосходило предыдущее. Видимо, Аманда блокировала ее сообщения. Джон не мог повести себя более приветливо. Их с Амандой матери были полными противоположностями, но вынести что одну, что другую было одинаково нелегко. Там, где Патриция погружалась в ледяное молчание, Фрэн поднималась на второй этаж и начинала перебирать твои носки. Она маскировала злорадство под желание помочь, злость под заботу, а сама тем временем собирала информацию для своего клана. Для Фрэн не существовало запретов.
Джон стер все ее сообщения.
Было уже два часа ночи, когда Джон вспомнил о говядине в духовке. Да и вспомнил-то только потому, что ему показалось, что в доме начался пожар. Едва запахло дымом, он сразу открыл глаза. Аманда крепко спала.
Джон слетел вниз по лестнице в кухню. Дым шел изо всех щелей духовки. Джон перекрыл газ, открыл окно и заднюю дверь, потом схватил кухонное полотенце и, размахивая им, как плащом матадора, постарался выгнать дым из дома.
Говядина «Веллингтон» превратилась в обугленный кирпич и крепко пригорела к противню. Веточка плюща, которую слепила из теста Аманда и расположила наверху говядины, подгорела меньше всего, Джон оторвал один листок и съел. Он оценил работу Аманды — каждый вылепленный из теста листок насчитывал ровно по шесть зарубок, а стебель извивался, как и положено идеальному кудзу.
Когда они только начали жить вместе, Аманда в результате экспериментов с консервированными супами одарила их обоих кампилобактериозом. Раскаяние ее было так велико, что сравнить его можно было только с последующим за отравлением заявлением — она решила стать настоящим кулинаром. Тогда Джон не придал этому значения, но, оглядываясь назад, понял, что это было первое проявление силы ее воли. Она скупила все книжки Джулии Чайлд, проштудировала их от корки до корки и неукоснительно следовала всем ее советам в рецептуре. («Если Джулия говорит, что надо почистить брокколи, значит, ты чистишь брокколи», — застенчиво пояснила она, когда Джон впервые застал ее за этим занятием. Он тогда расхохотался, но, попробовав то, что получилось в результате, больше никогда не подвергал сомнению кухонные ритуалы, какими бы странными они ему ни казались.)
В этот вечер Аманда оставила возле разделочной доски комки сырого слоеного теста и лепные листики, которые не прошли контроль качества. По столешнице были разбросаны крошки вареных яиц и скорлупы, шелуха от чеснока и обрывки вощеной оберточной бумаги для масла. По полу рассыпана мука. Аманда оставила каждый предмет посуды на том самом месте, где перестала им пользоваться.
Джон открыл кран и подождал, пока нагреется вода. Он, конечно, устал, но ему все-таки хотелось, чтобы утром Аманда увидела кухню чистой.Исабель то погружалась в бурлящий поток, то выныривала на поверхность. Это был не сон — она сознавала, что происходит вокруг, слышала людские голоса, но не могла разобрать, о чем они говорят. Какая-то сила со свистом проносила ее по цветным тоннелям, то по оранжевому, то по зеленому, то по синему. Чьи-то руки манипулировали с ее лицом и телом, временами она испытывала неприятные ощущения от уколов. Но ей не приходило в голову как-то реагировать или шевелиться, и это было даже хорошо, потому что она не могла сделать ни того, ни другого. Наконец цвета и шум утонули в благодатной черной пустоте.
Сигнал зуммера на высоких нотах и прерывистый свист нарушили ее покой и начали выталкивать из черных глубин. Исабель попыталась не обращать на них внимания, как если бы это была муха, но они были не менее назойливыми, и в конце концов она вынырнула на поверхность.