— Пока они не вернутся к нормальному состоянию, если это вообще произойдет, их так и надо будет расчищать каждые две недели…
Я внимательно смотрю на копыта-сковородки. На первый взгляд вид у них не такой уж скверный, но после рассказа Дэна я замечаю, что они несколько перпендикулярней к земле, чем полагается.
— Новому хозяину придется повозиться, — говорю я.
— Мы не собираемся передавать Ивана в добрые руки. Он у нас, как бы это сказать, украшение пастбища!
Я перехожу к другому деннику. Моим глазам предстает паломиновый круп.
Я спрашиваю:
— А тут кто?
— Это Мэйфлауэр.
— Какая красавица! Откуда она? Это квортерхорс?
— Да.
— Как она-то сюда попала?
— Она была лошадью Джилл.
— Ох…
Я оглядываюсь на него — стоит ли продолжать разговор?
— Мутти говорила, что ты был женат…
Дэн мрачнеет.
— Все-то она тебе рассказала…
— Я сама спросила.
— Вот как.
Дэн некоторое время молчит.
— Что же она еще рассказала?
— Что Джилл умерла от рака яичников.
Дэн стоит, упершись одной рукой в дверь денника Ивана. Другая лежит на бедре. Он смотрит куда-то вдаль, сквозь стену конюшни.
— Прости, — бормочу я. — Зря я об этом заговорила.
Ну не создана я для таких вот ситуаций. Я не способна угадать, чего ждут от меня люди: чтобы продолжала расспрашивать или от греха подальше заткнулась.
— Не извиняйся, мне просто… тяжело вспоминать, — говорит Дэн. — Мы все пытались ребенка с ней завести. Два года. Потом поехали в репродукционную клинику, там ее отправили на обычные анализы… У нее даже никаких симптомов не было, вообще ничего. А стали смотреть — сплошные метастазы…
— Господи, Дэн, мне так жаль…
— Ну да, — говорит он. — Мне тоже.
Молчание затягивается, только лошади вздыхают и фыркают в денниках.
— Ну ладно, — напускаю я на себя жизнерадостный вид. — И много у тебя тут украшений пастбища?
— Шестнадцать лошадей и два осла.
— Вот это да!
— Это не считая девяти лошадей, которым мы подыскиваем владельцев. Ну и само собой, жеребят. Хочешь на них посмотреть?
Я на секунду задумываюсь. Я безнадежно опаздываю в офис. У нас кончаются сено и опилки для денников, их надо заказывать, и к тому же близится день получки… Впрочем, это всего лишь обычные заморочки. Выплаты работникам — мой постоянный кошмар как менеджера, но час туда, час сюда — от этого мало что изменится. Особенно если этот час я проведу с Дэном.
— Конечно хочу! Почему нет?
И мы начинаем обход. У меня сердце обливается кровью. К двери каждого денника прикреплен снимок его обитателя, каким тот был в день приезда сюда. Я рассматриваю их, не в силах поверить собственным глазам.
Переднее копыто Ивана формой и размерами напоминало бараний рог. Обитатель соседнего денника представлял собой мешок с костями, почти облысевший из-за паразитов. Все лошади на фотографиях выглядят сущими смертниками. Ничего общего с теми гладкими, довольными жизнью животными, какими они стали сейчас.
Дэн ведет меня в карантин, где приходят в себя травмированные и больные.
У дверей Ева лопатой набивает в контейнер навоз. Заметив меня, она прислоняет лопату к стене и исчезает из виду.
— Что это с ней? — спрашивает Дэн.
— Не бери в голову, — говорю я. — Так… дочки-матери.
Он показывает мне Каспара, арабского мерина. По прибытии тот весил всего четыреста фунтов. А вот Ханна, предельно истощенная аппалуза с длинными труднообъяснимыми ранами на боках. Всего через два дня после того, как ее спасли от бойни, она родила жеребенка… Малышку назвали Чудом, и она действительно чудо — крохотная бархатная мордочка, ласковый вопрошающий взгляд. А вот — восемь жеребят с ферм, где у беременных кобыл собирают мочу. Они скачут и резвятся, то и дело без видимой причины срываясь в полный галоп.
— Это Флика.
Дэн подводит меня к последнему загону. В нем гуляет изящнейшая арабская кобыла, чисто вороная, если не считать узкой проточины до самого носа, где еле просвечивает розовая кожа.
— Ты, наверное, о ней слышала…
— Нет, — отвечаю я, — не доводилось.
— Правда? Неужели Ева ни разу не упоминала?
— Нет, — повторяю я удивленно.
— Во дела! Флика у нее главная любимица. Ева каждый день ее начищает. И тратит свой обеденный час на то, чтобы ее на пастбище выгулять.
Я не говорю ничего. Если я открою рот, в голос наверняка прорвется боль.
— Привет, золотко, — окликает Дэн Флику.
Она поднимает точеную головку, уши насторожены. Подойдя, она исследует черно-розовым носом его протянутую ладонь.
— Как она сюда угодила? — спрашиваю я, наклоняясь через забор.
Лошадка очень некрупная.
— Эта красавица, — говорит Дэн, — жертва конного трюка.
— Никогда про такое не слышала…
— Берут лошадь, как правило молодого араба, любым способом пускают в карьер, а потом с помощью лассо подсекают ей ноги.
— Зачем? Чего ради? — спрашиваю я возмущенно.
— На родео.
— Значит, это делается незаконно?
— В большинстве штатов — вполне. Ни один законодатель с этим связываться не хочет.
— Почему?
— Потому что это происходит только в родео мексиканского стиля. В других родео так делают при ловле бычков. Так что если запретить подсекать лошадей, дело запахнет дискриминацией…
— Надо объявить вне закона и то и другое!
— Надо бы, но кому ты это докажешь?
Дэн вздыхает.
— Не хочу выглядеть пораженцем, но я тут чего только не насмотрелся… Чем дольше занимаюсь спасением лошадей, тем больше разочаровываюсь в человечестве. Перестаю любить его в целом, как биологический вид, — уточняет он мрачно. — Некоторые отдельные индивиды, впрочем, вполне даже ничего…
Я склонна к такому же мнению. По крайней мере, в данный момент. Я запускаю руку под шелковую гриву Флики и глажу ее тонкую шерстку. Она совсем маленькая и молоденькая, ей вряд ли больше года. Изящные копытца и то совсем крохотные.
А Дэн продолжает:
— Флике еще повезло. Когда она упала после подсечки, то слегка вывихнула сустав, ее отправили на бойню, где мы и перехватили ее. Большинство коней гибнет прямо на арене или чуть позже, от ран. Бывает, проходят недели, пока их с незалеченными ранами гонят или везут на бойню. Зачем тратить деньги на ветеринара для лошади, которой так и так умирать?