Я захлопываю рот рукой. Если не завизжу, то разревусь точно.
— Дэн, — говорю я. — О Дэн…
Я оборачиваюсь. Ева вопит во все горло и хлопает в ладоши. Мутти подносит руки к лицу, словно собираясь молиться. Они знали. Они все знали…
Я никак не могу оторваться от зрелища за сеточной дверью. Он прекрасен. Он великолепен. Он выхолен и вычищен. Он просто сияет.
Дэн подходит ко мне сзади.
— Ну что, простила меня наконец?
— Простила? За что?
— За то, что из-за меня ты чуть не потеряла его.
Я проглатываю застрявший в горле комок и с невнятным писком повисаю у него на шее. Потом разжимаю руки и принимаюсь утирать ладонью нос и глаза.
— Но как тебе удалось? Как ты его заполучил?
— Купил на полицейском аукционе.
— Как же ты узнал? В смысле, я же несколько месяцев телефон обрывала…
Я прижимаюсь лбом к дверному стеклу. Я все не могу поверить.
— А откормился-то, а бока нагулял…
— Полицейские разместили его в местной конюшне. И он там ходил, похоже, в любимчиках.
— Сколько же ты за него вывалил?..
— Тебе лучше не знать.
— Дэн!..
— Он достался мне чуть ли не даром.
Я почти оскорблена.
— Это еще почему?
— А ты забыла про его суставы? И потом, он одноглазый…
Дэн смотрит мне в глаза и отчетливо видит, что я не поняла юмора.
— Потому, — говорит он, — что на аукционе конфиската со мной соревновался только снабженец с колбасной фабрики и он не мог предложить больше, чем выручил бы на бойне.
— Дэн, — с ужасом произношу я. — Но что, если бы кто-то предложил больше? Почему, почему ты мне заранее не сказал?..
Видение Гарры в боенском станке проносится перед глазами, и мой мир опять готов покачнуться.
— Я потому тебе и не сказал. На всякий случай: а вдруг не выгорело бы? Другое дело, я не боялся, что на аукционе меня обойдут. Твоя мама предоставила в мое распоряжение просто непристойную сумму…
Я смотрю на Мутти, на Дэна, снова на Мутти… Меня распирает такая вселенская благодарность, что сердце готово вырваться из груди.
— Короче, вот он тут, и вот он твой. На сей раз — самым законным образом. То есть вообще-то по бумагам он мой. Но, если будешь вести себя хорошо, я подумаю о передаче владельческих прав…
Я пытаюсь что-то сказать, но у меня начисто отшибло дар речи.
Дэн спрашивает:
— Не надумала покататься на нем?
— Еще как надумала!
Он хохочет.
— Тогда — вперед!
— Да, но не прямо сейчас же? Он только приехал… Пусть освоится денька два…
Дэн кивает.
— Угу. А то он прямо одни косточки и от пережитого волнения никак не отойдет.
Мутти подходит к плите и заглядывает в духовку.
— Ева, деточка, накрывай на стол.
Я нашариваю ногой рабочий сапог.
— Вы тут начинайте без меня, я сейчас подойду.
Я жду, чтобы Мутти заспорила со мной, но пока я надеваю второй сапог, она подходит ко мне.
— На, держи.
И протягивает яблоко.
Я дважды спотыкаюсь по дороге на пастбище, потому что смотрю не себе под ноги, а на Гарру. Я все боюсь, что стоит мне отвернуться, и он рассеется в воздухе, словно мираж над раскаленной дорогой. Достигнув забора, я поддергиваю синий подол и перелезаю на ту сторону. Я, наверное, сама элегантность с модной картинки. Шелковое платье, голые ноги и резиновые сапоги, приминающие высокую траву.
Гарра вскидывает голову и принимается фыркать, мотая гривой.
Я смеюсь и обнимаю его. Он материален. Он веществен. Пальцы скользят по гладкой, такой знакомой, ухоженной шерстке. Гарра заметил, что я ему принесла. И зубами вынимает яблоко у меня из ладони, обрызгивая соком нас обоих.
Когда он приканчивает лакомство, я прижимаюсь лицом к его шее, чувствуя, как под кожей играют сильные мышцы. Отыскиваю завиток шерсти у него на груди. Я знаю все его тело до последнего волоска. Я его наизусть помню…
Открыв глаза, я встречаю его вопросительный взгляд. Он крутит ушами и тычется носом мне в живот. Откуда ему знать, что на шелковом платье нету карманов?
Я беру его морду в ладони, ощущая живой бархат губ и крепкие ноздри. Его дыхание греет мне руки…
Я оглядываюсь на дом. Дэн, Мутти и Ева стоят в дверях, глядя на нас через сетку.
— Знаешь, приятель, все они хотят, чтобы я на тебя села, — сообщаю я Гарре.
Подняв руку, я беру его ухо и медленно пропускаю через кулак. Расправляю ему челку, выкладывая точно посередине лба.
— Ну а тебе как это понравилось бы? Хочешь меня покатать?
Гарра мощно фыркает. Я смотрю на свое платье, пришедшее в совершенно безнадежное состояние.
— Да, — говорю я. — Ты прав. Времени у нас теперь уйма.
Гарра успел сообразить, что яблок у меня больше нет, и постепенно утрачивает интерес. На всякий случай он еще раз трется об меня головой, окончательно добивая синий шелк. Потом опускает голову к траве.
Я прислоняюсь к нему, опираясь ладонями и подбородком о его спину. Я стою так, пока солнце совсем не скрывается за горизонтом. На небе светятся лишь розовые полосы.
Когда я направляюсь обратно к дому, сердце у меня как-то странно подрагивает. Такое необычное чувство, не могу и описать. Руки замерзли, я озябла и дрожу от холода, но не в том дело. У меня словно состав крови изменился. Что-то истекает из самых недр моего существа и разливается по всему телу.
Земная ось передвинулась. Пропасть закрылась. Этот конь — он, конечно, не Гарри. Но и я больше не та девочка, что когда-то скакала на нем. Олимпийские старты нам не светят, ну и что? Сейчас, в эту минуту, я именно такова, какой хочу быть.
Додумав эту мысль, я озадаченно останавливаюсь. Я кручу и смакую ее. Я проверяю ее на подлинность. Я тычу ее пальцем, и она тычет в ответ. Удовлетворение — так, кажется, это называется. Я так полна им, что даже не знаю, что с этим делать.
* * *
Ночь. Я стою у входа в конюшню. Дорожка подсвечена лишь лучами прожекторов с парковки за углом.
Я отпираю и откатываю наружную дверь. Я часто дышу, в груди у меня точно птица крыльями бьет. В голове царит легкость, но меня ведет несгибаемая решимость.
Двадцать лет я ждала этой минуты…
Я вхожу и чуть медлю, вдыхая воздух, напоенный запахом лошадей. Я хочу сразу идти к нему, просто чтобы поздороваться, но как бы моя решимость не утратила свою несгибаемость. И я проскальзываю в неширокий коридор, разделяющий крылья здания.