* * *
Об одном экспонате Мемориального музея космонавтики
С виду этот экспонат, размером с детский кулак, на стенде, рассказывающем об истории группы исследования реактивного движения, не представляет собой ничего особенного — один маленький стальной цилиндр, несколько патрубков, пружинка, две гайки и больше ничего. На самом же деле… Но не будем забегать вперед и расскажем все с самого начала. Еще в тридцать втором году в штат московского отделения ГИРД был взят энтомолог, специалист по муравьям. Он был первым сотрудником секретной лаборатории пилотируемых космических полетов. Что за ерунда, скажете вы. Опыты с животными начались на двадцать лет позднее. Кто же не помнит Белку и Стрелку. С животными, конечно, позднее, а с насекомыми… Дело в том, что в условиях страшной нехватки средств не могло быть и речи о выводе космического корабля на орбиту не только с человеком, но даже и с обычной мышью. Лихорадочно изыскивались любые, пусть и самые невероятные способы удешевить программу освоения космоса. И тут как нельзя более кстати пришлось предложение использовать в качестве подопытных кроликов муравьев. Простые арифметические выкладки показали, что в пересчете на рост насекомого высота околоземной муравьиной орбиты равняется всего трем метрам. Это в апогее, а в перигее и того меньше — двум с половиной. Поскольку подъем на такую высоту не связан с огромными перегрузками, то и первый пилотируемый муравьем корабль МУР-1 был изготовлен из самых дешевых и доступных материалов — папье-маше, дерева и медной проволоки. Конечно, в связи с малыми размерами космонавта, были сложности со скафандром. По заказу ракетчиков один из московских ювелиров-виртуозов изготовил такой скафандр и шлем из платины, а окошко в шлеме — из кристалла сапфира для защиты от яркого космического солнца. Уже в шестидесятых годах, после официального начала эры космических полетов, один из наших историков изучил этот скафандр и шлем в электронный микроскоп. Каково же было его изумление, когда он увидел на внутренней стороне шлема три буквы: «к», «а» и «ц», составлявшие фамилию ювелира. На самом деле, фамилия этого человека была Циммерман, но в ней было слишком много букв для такого крошечного шлема. Первый успешный орбитальный полет длился три минуты и шестьдесят две секунды. Это по человеческому времени. Крошечный муравей, поскольку время для него течет во много раз быстрее, провел в космосе восемь суток. Секретным правительственным распоряжением первый муравей-космонавт был награжден именем Константин. До этого он, как и все муравьи из первого отряда космонавтов, имел только номер. Потом, когда в космос полетят собаки, им будут специальными указами присуждать воинские звания и даже награждать отчествами. Проблема питания с такими путешественниками решалась достаточно просто — одна дохлая муха могла кормить до пяти членов экипажа в течение двух недель. После нескольких полетов на короткие расстояния и на низких орбитах сотрудники лаборатории стали готовить первый межпланетный полет смешанного экипажа, состоящего из самки Серафимы и двадцати рабочих муравьев. Работы были в полном разгаре… когда неожиданно грянула кампания по борьбе с формализмом. Сотрудник органов, увидев в персональных делах космонавтов латинское слово Formicidae, лабораторию опечатал, документы изъял, а почти готовый к полету корабль раздавил каблуком вместе со стартовой площадкой. По счастливой случайности уцелел скафандр Константина, упавший в щель между плинтусом и стеной, и половинка запасного двигателя первой ступени, которую мы и видим в экспозиции музея. Скафандр же хранится в Алмазном фонде и демонстрируется только очень важным гостям.
P.S. Возле экспозиции, посвященной Циолковскому, экскурсовод рассказывает стайке младших школьников:
— Дети, в Калуге во времена Циолковского не везде был электрический свет, не было автомобилей, и все же Константин Эдуардович думал о космических полетах к другим планетам. Как мы с вами назовем такого человека? Мечта…
Дети молчат.
— Ну, кто же? — не унимается экскурсовод.
Дети напряженно молчат еще полминуты, и какой-то худенький мальчик, не выдержав, робко спрашивает:
— Ненормальный?
* * *
О некоторых экспонатах Московского музея музыкальной культуры
В холле второго этажа музея музыкальной культуры имени Глинки устроена небольшая выставка, посвященная нескольким знаменитым оперным и балетным спектаклям Большого театра. Тут и сверкающие наряды Царя Салтана с Милитрисой, и фарфоровые фигурки трех девиц под окном, и шемаханской царицы, и миниатюрный макет декораций к балету «Конек Горбунок», сделанный до того искусно, что ежели присмотреться, то можно увидеть разбросанные по крошечной, пятивершковой сцене булавочные головки лошадиного навоза.
Присмотримся повнимательнее и к бутафорским старинным гуслям середины прошлого века, на которых аккомпанировал себе Садко. В самый центр инструмента вставлена пятиконечная звезда, в центре которой вытиснен серп и молот, теперь уже еле заметный. Поневоле и задумаешься — что же за слова были в тогдашней арии Садко…
В зале с постоянной экспозицией трудно пройти мимо огромной царь-балалайки шестнадцатого века, принадлежавшей Ивану Грозному. Она чудом сохранилась в кладовых Александровского кремля, бывшего когда-то опричной столицей. Инструмент богато украшен миниатюрами на темы страшного царского суда над боярами. Струны целыми до нашего времени не дошли, но по результатам генетического анализа их обрывков ученые установили, что скручены они из жил опальных князей Куракиных и Старицких. Верхняя дека балалайки проломлена, поскольку именно этот инструмент Грозный надел на голову своего сына. Несчастный умер не от удара, как можно было бы подумать, а задохнулся головой внутри корпуса через трое суток.
Говоря об инструментах шестнадцатого века, невозможно не упомянуть флорентийский спинет, принадлежавший семейству Франческо Медичи. Сами Медичи на нем не играли, а приглашали заклятых друзей в гости и упрашивали сыграть какую-нибудь прелюдию или мотет. Те играли, играли по клавишам, намазанным ядом…
А вот скрипка-пошетта, такая маленькая, что на ней можно играть, не вынимая её из кармана. Этим частенько пользовались молодые люди, когда стояли под окнами своих прекрасных дам и незаметно для старого мужа наигрывали «Я здесь, Инезилья, я здесь под окном». В России такими миниатюрными, как пошетты, были только крошечные гармоники. И точно так же, как и на пошеттах, на этих гармониках играли в карманах. Правда, совершенно по другой причине. Дело в том, что играли эти гармоники нецензурные мелодии. Существовало два типа таких инструментов — саратовская двухрядка с пятью кнопками-буквами и тульская однорядка с тремя. Под этот незатейливый аккомпанемент обычно исполняли неприличные частушки. И вовсе не в каких-нибудь простонародных трактирах или гуляниях, где их и без того пели открыто. Наоборот — в самых, что ни на есть приличных гостиных. Сидит себе тихо за столом, допустим, коллежский секретарь или отставной поручик, и в перерыве между пуляркой с трюфелями и жарким из рябчиков, такое, понимаешь, в кармане наигрывает, что даже столичные барышни улыбаются и краснеют, не говоря о провинциальных, которые просто валятся под стол со смеху и дрыгают толстыми ногами.