– Он был женат давно, до войны еще, и развелся.
– Развелся! Ну смотри, Юлька. Я тебя предупредила. Наплачешься со своим капитаном.
Что было делать? Сергей, что ж скрывать, нравился мне. Открытая натура – так, кажется, называется? – мне это всегда импонировало. Конечно, ему было далеко до Вани Мачихина с его умом, с его исканиями. Но Вани нет… нет больше в моей жизни… что же, в монастырь теперь записаться?
Наливалось голубизной весеннее небо, в которое ветер уносил запускаемые нами шарики. Все больше прибывало солнце. А море вдруг оказалось не привычно серым, а синим – почти таким же синим, как родной Каспий.
Весна сокрушительно растапливала льды, загромоздившие мою душу. Во мне что-то менялось, требовало исхода. Ах, боже мой, не моя ли прабабка, в конце-то концов, убежала с гусаром?
Мы гуляли по набережной, по парку, а когда настали летние дни, ходили на пляж. Сергей рассказывал о своей юности в Серпухове, об отце-священнике, о брате, убитом вражескими элементами в ходе коллективизации, о том, как из-за плохого социального происхождения не был принят в летное училище – и все же добился своего, стал младшим авиаспециалистом. Попыхивая трубкой, рассказывал о войне – о налетах на Берлин, о кровавых боях на Моонзундских островах, об обороне Ханко. Я слушала и поражалась – через какие муки и смертный ужас прошел этот рослый капитан с лицом, может быть, простоватым, но открытым, мужественным. Я читала восхищение в его светло-карих глазах, устремленных на меня, – и втайне радовалась. Нравилось, что он сдержан, не лезет целоваться. И в то же время – сама не знаю – я ожидала неизбежной минуты объяснения – и боялась ее.
Как и всё в жизни, она, эта минута, наступила неожиданно.
Был жаркий воскресный день в конце июля. Весь Балтийск высыпал на пляж. Сергей скинул одежду и остался в синих длинноватых трусах. У него была хорошая фигура, крепкие ноги, рыжеватая растительность на груди. А я стеснялась. Купальник у меня был старый, некрасивый – зеленый в белый горох, выгоревший на бакинском еще солнце. Но делать нечего, уж какой есть, где же взять другой? Песок был мягкий, теплый, не хуже, чем в Бузовнах – приморском селении близ Баку, куда мы в школьные годы ездили купаться. Я устремилась в холодную воду и поплыла. Сергей нагнал меня, некоторое время мы молча плыли, потом я легла на спину отдохнуть. Было приятно лежать на покачивающейся воде. Я шевелила ногами и руками, смотрела на голубое небо с кисейными облачками – и вдруг услышала:
– Юля, вы хорошо плаваете.
И потом, после паузы:
– Юля, вы извините, если что не так… Хочу предложить, Юля… Выходите за меня…
– Что? – Я не поверила своим ушам. – Что вы сказали?
– Замуж за меня идите, – повторил он упавшим голосом.
Я засмеялась. Перевернулась на живот, поплыла к берегу.
– Почему вам смешно? – спросил Сергей, когда мы вышли из воды и бросились на горячий песок.
– Очень уж неожиданно, Сережа… В море…
– Могу повторить на суше. Юля, будьте моей женой.
В августе мы расписались. Я стала женой Сергея Беспалова и переехала в его комнату, в военный городок летчиков на косе.
Валя Сидельникова напутствовала меня усмешечкой, в которой была горечь, и блестящим обобщением:
– Все бабы дуры.
Мне было хорошо с капитаном Сережей. Он смотрел на меня сияющими светло-карими глазами. Не раз повторял, что в его жизни, в которой были только казарма, война, служба, – произошло чудо. Готовила я плохо, только училась, да и продукты были не бог весть какие, горох да пшенка, и костей больше, чем мяса, – но Сережа безропотно ел и похваливал мою стряпню, а я смеялась. И была благодарна ему.
С соседками, женами летчиков, у меня установились вполне сносные отношения. В очереди за военторговскими тканями или туфлями – чего только не наслушаешься. Удивительно, что и у жен сохранялась служебная иерархия их мужей. Жены командира полка, его замполита и начштаба проходили вообще без очереди. Жены комэсков не лезли вперед, но в их манере держаться был оттенок превосходства перед женами командиров звеньев и «простых» летчиков. А я не знала, какое место занимала на этой лестнице. Я была женой замполита БАО – батальона аэродромного обслуживания.
Спросила Сергея: как мне надо держаться?
– Ты самая красивая в полку. Так и держись.
– Ничего не самая. Ты видел жену лейтенанта Сироткина. Вот это красотка!
– А ты еще красивее. – Сергей отложил газету. – Какие сволочи американцы, – сказал он. – Пытались линчевать Поля Робсона, представляешь? В городе Пикскиле.
– Робсона? Певца? А за что?
– Ну за то, что он негр. Надо будет подготовить политинформацию. Об их нравах и вообще.
– Сережа, я хотела спросить, в газетах пишут о космополитах. Кто это?
– Космополиты? Ну… это люди, которым наплевать на свою страну. На родину. Иваны, не помнящие родства. – Он привлек меня к себе, стал целовать. – Юлечка, ты мое чудо…
Нам было хорошо с капитаном Сережей. Он всегда меня желал, его пыл передавался и мне. Вот оно, значит, женское счастье. Я была рада, что так безоблачно, в полном согласии духа и тела, началась моя семейная жизнь.
В военторге удалось купить два отреза крепдешина – синий и цветастый, и одна из полковых дам, жена старшины-сверхсрочника, сшила мне красивые платья. Она была бойкая, болтливая, от нее я узнала, в частности, что моего Сережу подчиненные побаиваются.
– Побаиваются? – удивилась я. – Почему?
– Больно строгий. Повернитесь. Так не очень длинно будет?
«Строгий». Ну и правильно, что строгий. С матросами, с личным составом – нельзя иначе. Они, уйдя в увольнение, норовят выпить, особенно старослужащие, – с ними, я знала от Сергея, вечная морока. Как тут без строгости?
Однако история с Юркиным меня поразила.
Это был молоденький матрос из нового пополнения. Если не ошибаюсь, моторист. И, как рассказывал Сергей, старательный был паренек, не замеченный ни в выпивках, ни в других нарушениях дисциплины. Сергей даже написал о нем во флотскую газету «Страж Балтики». Он вообще был писучий. Чуть ли не с детства ощущал, по его выражению, потребность описывать окружающую жизнь. Его заметки отличались – как бы сказать – некоторой торжественностью стиля. «Боевая доблесть наших старших братьев, кровь, пролитая ими за нашу победу, воодушевляет нас и служит примером, – говорят бойцы молодого пополнения» – так писал Сергей. Все-таки в жизни такими словами не говорят. Ну да ладно, ему виднее.
В этой самой статье, озаглавленной «Пришла достойная смена», среди молодых бойцов, воодушевленных и так далее, упоминался и матрос Юркин. А через несколько дней кто-то доложил Сергею, что Юркин носит нательный крест.
– Представляешь? – рассказывал мне вечером, придя со службы, Сергей. – Вызываю, спрашиваю: «Верно, что ты крест носишь?» – «Верно», – говорит. «Придется, – говорю, – снять. Советскому военнослужащему не положено». А этот мальчишка, дохляк, знаешь что ответил? «Не сниму, товарищ капитан. В уставе нету запрета крестик носить». Я терпеливо объясняю: «В уставе нет, но есть обычай, традиция. Религия, поповщина несовместима с коммунистическими идеями, а мы, Советская Армия, призваны их защищать». А он: «Что плохого, если я крест ношу? Я по службе все сполняю». – «Да ты что – верующий?» – спрашиваю. «Верующий». – «Как же тебе, – говорю, – не стыдно? Молодой парень, советскую школу кончил, а ведешь себя как старорежимная бабка, у которой вместо грамоты боженька». Ему бы помолчать, обдумать мои слова, а он, петушок, возражает: «Я школу не кончил, только шесть классов, потом работать пошел, меня на молотилке обучили. А стыдиться, товарищ капитан, мне нечего, я всегда все, что велено, сполнял. Без отказу». – «Ну, – говорю, – раз ты такой исполнительный, так давай-ка сними крестик. Нельзя в армии с крестом». Он стоит, моргает, вид растерянный, а отвечает нахально: «Не серчайте, товарищ капитан, только я не сниму». Откуда берутся такие стервецы? И ведь не из Тьмутаракани какой – из Ленинградской области, Лужского района. Черт знает что.