Банти
Мы молча перевариваем услышанное — особенно ту часть, где говорится о любви к детям. Наконец Патриция фыркает:
— Какая фигня!
Меня это удивляет — мне письмо показалось скорее трогательным.
— Может, лучше ему его не отдавать? — спрашивает Джиллиан с надеждой, но Патриция, этичная до мозга костей, говорит, что надо отдать, и изготавливает новый, поддельный конверт.
— Вы это не вскрывали? — подозрительно спрашивает Джордж, поднимая голову от записки.
— Конечно нет, — говорит Патриция с неподдельной обидой в голосе. — Конверт же запечатан.
— Хмммф, — произносит Джордж, стараясь выиграть время, — он сверлит записку взглядом, хотя мы видим, что он ее уже давно прочел. Наконец он говорит: — Вот. Вашей маме пришлось внезапно уехать, чтобы ухаживать за тетей Бэбс. Потому что она себя плохо чувствует. Тетя Бэбс то есть. Тетя Бэбс плохо себя чувствует, а не ваша мама.
Мы все что-то бормочем, выражая сочувствие тете Бэбс, и с выпученными глазами переглядываемся, едва удерживая в себе известную нам истину. Когда мы чуть-чуть успокаиваемся, Патриция напоминает Джорджу о надвигающемся отпуске — мы должны ехать в Уитби на Троицыны каникулы. Джордж бьется головой о дверь.
— Не может быть. Нет. Не верю. Как я мог забыть? — Он обращает к нам пантомиму, призванную выразить изумление.
Мы трое подчеркнуто пожимаем плечами на галльский манер — глаза широко распахнуты, ладони развернуты вверх, — показывая, что сами не в силах в это поверить. Как это возможно?! Как так может быть, что без Банти мы не способны на самые простые действия — проснуться, позавтракать, помнить о планах на отпуск?
— Я закрою Лавку, — говорит наконец Джордж.
Он обзвонил всех, кого только можно, в поисках человека, который мог бы на неделю подменить его в Лавке, но не нашел желающих и способных это сделать. Раньше, и только в случаях крайней нужды, смотреть за Лавкой вербовали бабушку Нелл, но на эту неделю дядя Тед увез ее в Озерный край (см. Сноску (v)). Конечно, Джордж должен был все организовать давным-давно — Банти несколько раз говорила нам, что Джордж «найдет кого-нибудь, чтобы у нас был нормальный семейный отпуск». Мы все еще помним прошлогоднюю поездку, когда Джордж умудрился отвертеться от того, чтобы просидеть с нами всю дождливую неделю в Бридлингтоне (но, как ни странно, когда Банти звонила, дома его тоже не оказывалось — она провела большую часть недели в телефонной будке, и когда мы вернулись, Джордж, несомненно, расплатился за эти звонки сполна).
— А что будет с Любимцами, если ты закроешь Лавку на целую неделю? — спрашивает здравомыслящая Патриция.
Опять удары головой о дверь. Джиллиан начинает рыдать, отчего сразу становится чрезвычайно уродливой:
— Я не хочууу, чтобы у нас пропал отпуск!
— Не знаю, — говорит совершенно замотанный Джордж. Он размахивает руками. — Может, вы все поедете к Бэбс, ну или еще что-нибудь.
— Но ведь тетя Бэбс болеет, — мягко напоминает Патриция. — Ты разве забыл?
Джордж смотрит на нее безумными глазами.
— А как же Люси-Вайда? — произносит Джиллиан; ее рыдания переходят в речитатив.
— Люси-Вайда? Что Люси-Вайда? При чем тут Люси-Вайда? — рявкает Джордж.
— Она же поедет с нами, — напоминает Патриция. (Тетя Элиза ложится в больницу, что-то делать с венами, от которых ее ноги похожи на стилтонский сыр.) — Она будет здесь завтра утром.
Джордж падает на колени и колотится головой о ковер. Это уже слишком, он «больше не может» — жена и Попугай исчезли, нужно присматривать за четырьмя девочками, торговать в Лавке, ехать в отпуск… И вдруг он поднимает голову. Идея, словно солнечный луч, брезжит у него на лице.
— Ха! — произносит он, но в подробности не вдается.
* * *
Патриция сидит на переднем сиденье нашего видавшего виды «форда-англии», а мы с Люси-Вайдой и Джиллиан — на заднем. Мы все-таки едем в Уитби, чтобы провести эти каникулы в середине учебного семестра в «квартире с самообслуживанием», согласно первоначальному плану. Но вместо того, чтобы сразу направиться в Пикеринг, мы почему-то сворачиваем в другую сторону. Мы проезжаем указатель на «Лидс, Мэрфилд, Дьюсбери», и я от страха сворачиваюсь в клубок, как ежик. Патриция искоса пронизывает отца взглядом:
— Я думала, мы не едем к тете Бэбс.
— Мы и не едем, — самодовольно говорит Джордж.
Я пытаюсь поддержать разговор:
— Едем в Уитби видеть виды… Едем в Уитби уидеть уиды… Смешно, правда? Интересно, а что можно делать в Брайтоне? Братьев?
— Интересно, пойдут ли Дейзи и Роза в этом году в процессии на Троицу, — говорит Люси-Вайда в пространство.
— Сомневаюсь, — мрачно отвечает Патриция. — Не забывай, тетя Бэбс хворает.
Этот последний факт мы за последние двадцать четыре часа констатировали столько раз, что и сами уже начинаем верить в его истинность. Люси-Вайда, которой мы, конечно, открыли всё вплоть до цвета пакетиков «Дюрекса» (вот если б кто-нибудь еще объяснил мне, для чего они!), все время забывает, где предположительно находится Банти, и мы вынуждены ей напоминать.
— Ах да, конечно! — восклицает она так театрально, что Джордж неловко взглядывает на нее в зеркало заднего обзора.
В конце концов — нам кажется, что прошло уже сто лет, — мы паркуемся у небольшого облезлого таунхауса в Чепелтауне.
— Я сейчас, — говорит Джордж, выскакивает из машины и всем телом налегает на электрический звонок у двери.
Невидимая рука открывает дверь, и Джордж исчезает внутри. Он успел информировать нас, что нашел «кое-кого» — присмотреть за нами. Мы перебираем одну догадку за другой — кто же это будет? Люси-Вайда предпочитает Марго Фонтейн, я хочу, чтобы это оказалась Нана, собака из «Питера Пэна», а Патриция желает видеть Мэри Поппинс (мы все жаждем, чтобы эта женщина появилась у нас в доме и занялась нашим столь запущенным воспитанием). Джиллиан — типично для нее — хочет, чтобы лично к ней явилась фея-крестная, а остальных сдали в сиротский приют. Но к нам не является никто из вышеперечисленных. Вместо этого мы знакомимся с тетей Дорин.
— Патриция, назад! — командует Джордж, словно собаке.
Патриция неохотно влезает на переполненное заднее сиденье, и мы сердито-невежливо смотрим на оккупантку, занявшую переднее.
— Девочки, это миссис Коллиер, — говорит Джордж. — Вы можете звать ее «тетя Дорин».
«Тетя Дорин» оборачивается с переднего сиденья и улыбается нам. Она кругленькая, смуглая, мягкая, старше нашей матери, с меньшим количеством косметики и краски для волос. Она протягивает маленькую пухлую ручку ошарашенной Патриции.
— Я знаю, что ты — Патриция, — говорит она с удивительным акцентом, какого мы в жизни не слыхали. — Потому что ты — самая высокая.