— Домой, — сказал Лоуренс. — Я поеду домой.
Я вернулась, чтобы распорядиться останками матери. Мою задачу несколько осложняет то, что она еще жива.
— Она потеряла личность, — шепчет Адриан, открывая входную дверь. — Совсем не похожа на себя прежнюю.
Я не сомневаюсь, что в этом смысле любые перемены только к лучшему. Адриан удерживал крепость в последние несколько дней, пока я добиралась до Йорка. Возвращалась домой. Хотя это больше не мой дом.
— Ну как там твоя Пат? — бодро спрашивает Адриан, взбивая в чашке яйца для яичницы-болтуньи.
На кухне у Банти он совершенно как дома, а вот сама Банти уже стала изгнанницей из своего королевства. Она сидит за столом, раскладывает и перекладывает ножи и вилки, но никак не может получить нужный узор. Она удивленно смотрит на меня и очень вежливо спрашивает:
— Кто вы такая?
(Когда я приехала, она приветствовала меня распростертыми объятиями и горячим поцелуем, — так я и узнала, что это уже не моя мать.)
Я широко, жизнерадостно улыбаюсь ей и говорю:
— Это только я, Руби.
— Патриция в порядке — я ей обо всем этом еще не сообщила, — отвечаю я Адриану, обводя кухню неопределенным жестом.
Банти смотрит на меня с заинтересованной улыбкой, словно я — маленькая девочка, рассказывающая гостям очаровательный стишок.
Адриан вызывается побыть со мной несколько дней, и я благодарно соглашаюсь. У него теперь собственный парикмахерский салон. Адриан живет с архитектором по имени Брайан, и у них есть собачка, чихуахуа по кличке Долорес, которую Адриан привез с собой. В моей ситуации Адриан практически заменяет сестру — он не против таскаться со мной по домам престарелых, инспектируя туалеты и прикроватные тумбочки, он порхает по дому во втором лучшем фартуке Банти, демонстрируя легкомысленный подход к домашней работе, который разгневал бы Банти, будь она сама собой. Но она — уже не она.
Если верить молодому доктору Хэддоу (он копия отца, но менее добродушен), прогноз по состоянию Банти следующий: деменция будет усиливаться, но Банти, скорее всего, проживет еще долго по причине замечательно крепкого сложения.
— Деменция? — повторяет Банти, чуть хмурясь в замешательстве, но мы с доктором Хэддоу старательно улыбаемся, притворяясь, что не слышали.
— Кто этот человек? — спрашивает Банти, когда он уходит.
Ее растерянность в основном фокусируется на личностях окружающих, словно Банти вдруг заделалась упорным скептиком-эмпириком. Иногда она знает, кто я такая, а иногда — нет. Меня это завораживает, и я постоянно спрашиваю:
— Ты знаешь, кто я такая?
Однажды, услышав это, Адриан (с жизнерадостно-желтой метелкой для пыли в одной руке и чихуахуа в другой) проницательно смотрит на меня и спрашивает:
— А ты сама-то знаешь, кто ты такая?
(Конечно знаю. Я Руби Леннокс.)
Дни пролетают быстро — их съедают работа по дому, походы в магазин, прогулки в парке. Мы с Банти прохаживаемся среди безукоризненно подстриженных газонов и сидим на скамейках, задумчиво глядя на детей, которых родители качают на качелях. Банти охотно провела бы тут весь день, но, когда я говорю: «Пойдем, нам пора домой», она послушно встает и семенит за мной.
Вечера мы проводим в приятной домашней обстановке, обсуждая, куда лучше всего запереть Банти. Мы прорабатываем целые пачки рекламных брошюр домов престарелых, которые, все как одна, обещают «комнаты с современными удобствами» и «приятные виды».
Личность, которую Банти выдали в обмен, гораздо приятней старой. Прежняя Банти, принципиально не способная веселиться, не позволила бы нам каждый день терять столько времени понапрасну. Я сорок лет ждала возможности поиграть с матерью, и вот теперь мы наконец проводим длинные летние дни в бесконечных играх и забавах на планете Альцгеймер. Банти чудится, что вся семья снова собралась вокруг нее, и я, как единственное дитя, доступное во плоти, вынуждена работать дублершей за всех. Я научилась откликаться на имена Перл, Джиллиан, Патриции, а иногда и Руби. Я замечаю, что любимицей Банти по-прежнему остается Джиллиан. («Джиллиан, хочешь, я сделаю на ужин твой любимый пудинг? Джиллиан, хочешь пойти за покупками с мамочкой?» и так далее.) Очень странное ощущение — я словно окружена сестрами, только невидимыми. Иногда, войдя в комнату, я удивляюсь, что в ней никого нет.
Однажды я на несколько минут оставляю Банти без присмотра в гостиной, а когда возвращаюсь, она стоит посреди клубящегося облака серой пыли, выворачивая мешок пылесоса на ковер.
— Что ты делаешь?! — кричу я, но она обращает ко мне безмятежную улыбку:
— Развеиваю прах твоего отца, что же еще.
— Он что, завещал развеять его в гостиной? — спрашиваю я, осторожно пробираясь по ковру (хоть убей, не помню, что мы сделали с прахом Джорджа после кремации).
Что-то липнет к подошвам, и я только надеюсь, что это не кусочки моего отца. Потом, когда мы уже запылесосили Джорджа обратно, Банти подходит ко мне, удивленно сморщив лоб.
— Простите, вы не видели мою мать? Я что-то нигде не могу ее найти.
* * *
— Может быть, этот? — шепчу я Адриану, когда мы подъезжаем к внушительному неоготическому зданию.
— Этот — что? — требовательно спрашивает Банти. Слух у нее стал острым, как у летучей мыши, — видимо, чтобы компенсировать распад мозговых тканей.
— Тетя Банти, вы хотите пожить тут, отдохнуть несколько дней? — спрашивает Адриан, улыбаясь ей в зеркало заднего обзора.
Банти ничего не отвечает; возможно, подозревает, что это ловушка. Но когда я набираюсь храбрости обернуться и посмотреть на нее, она счастливо улыбается. Осмотр «Силверлис» приносит удовлетворительные результаты. В огромном вестибюле, отделанном панелями красного дерева, не пахнет ни хлоркой, ни вареной капустой, а лишь лавандовой полиролью и теплой свежей выпечкой.
— Здесь замечательно, правда? — воодушевленно спрашиваю я у Банти, и она согласно кивает:
— Замечательно. На сколько дней мы сняли номер?
Мы осматриваем спальни, как на одного обитателя, так и на двоих, — с подобранными по цвету покрывалами и занавесками и хорошего качества коврами, — и гостиные, где лежат газеты и настольные игры, и кухни с восхитительной на вид едой, и все это похоже на хорошую гостиницу (где-то между 2 и 3 звездами), если бы не встречи с обитателями заведения. Например, с двумя маленькими старушками, словно сросшимися у бедра с хозяйственной сумкой: они очень серьезно жалуются заведующей, что не могут отыскать в продаже тик для матраса, и я уже готова вызваться повозить их по магазинам, как Адриан предостерегающе кладет ладонь мне на руку.
Когда приходит время уезжать, Банти хочет остаться, но Адриан обещает ей, что мы еще сюда вернемся и тогда она сможет побыть подольше. Заведующая тепло жмет нам руки, но переходит на шепот, когда Банти начинает спускаться по лестнице.