Покупать его она начала еще в поезде. Откидывала голову назад, отбрасывала волосы со лба, облизывала губы, расстегнула две верхние пуговки на блузке, а потом еще две, чтобы он как следует мог рассмотреть кружево лифчика. Изображала потерю дара речи, широко распахивала глаза в притворном изумлении, трепетала ресницами, громко вздыхала, вздымая новенькую грудь, только четыре месяца назад сделанную в венгерской клинике. Когда какой-то железнодорожник с дефектами дикции объявил по радио, что «вскоре поезд прибывает на конечную станцию Краков-Главный, и попросил пассажиров быть внимательными и не оставлять свой багаж и личные вещи, а потом прочитал то же самое по бумажке на языке, отдаленно напоминающем английский, она забеспокоилась. Для четвертой порции водки времени уже не оставалось, Выспяньский, словно в трансе, читал ей собственную поэму «Свадьба» с брачным танцем нарциссов в последнем действии, а она вспомнила, что оставила свои вещи в купе. У нее не было времени на окончание брачного танца. Она собралась и посмотрела ему в глаза с самым явным призывом, который только могла изобразить. Дотронулась – как бы случайно – пальцами до его руки, а потом скинула шпильки и голой стопой погладила под столом его лодыжку. На короткое мгновение он перестал говорить, взглянул на нее без видимого удивления и шепнул:
– Может быть, вы могли бы сегодня вечером составить мне компанию и сходить со мной в театр?
С этого дня Анджей Выспяньский, тридцатипятилетний филолог из Кракова, составлял ей компанию регулярно, и не только во время театральных представлений. Вероника не называла его своим любовником, хотя в этом, собственно, и заключалась его роль. Тот факт, что она замужем, не вызывал у него никаких особых возражений. Как и то, что она была на девять лет его старше. Вопрос мужа они обсудили без подробностей уже во время первой совместной ночи, после интенсивных и изматывающих неоднократных занятий любовью в ее номере в отеле «Старый» в Кракове, куда она пригласила его на бокал вина по окончании этого, как оказалось, переломного для ее сексуальной жизни спектакля.
Энди (так она его называла и под этим именем он фигурировал у нее в телефоне) был прекрасным оратором и гуманистом – в математике и законах физики он разбирался гораздо слабее, – и эрудитом. Она слушала его цветистые монологи на темы культурных явлений андеграунда, «культуры с нижней полки», как он его называл, и это позволяло ей иногда блистать, словно звезда, во время бизнес-раутов, организуемых фирмой мужа, а теперь и ее отца. Во время таких триумфов она слово в слово, до мельчайших подробностей цитировала магистра Анджея Выспяньского. Оказавшиеся на этих попойках немногочисленные интеллектуалы, которые вынужденно занимались импортом-экспортом, чтобы зарабатывать хоть как-то деньги, ее знаниями в области андеграундной культуры, причем не только польской, бывали необыкновенно и приятно поражены. Здих поначалу выпучивал глаза, а потом раздувался от гордости за нее, как павлин во время брачного периода. Он все сильнее был уверен в том, что это ее «хождение по книжным магазинам, университетам и театрам в Кракове» может в определенных обстоятельствах положительно повлиять на продажи и цены – например, вешалок из Шанхая – у польских оптовиков, питающих слабость к каким-нибудь писателям или артистам, о которых в нормальных газетах с фотографиями и рисунками не напишут.
Кроме того, Энди, как и она, но в отличие от большинства мужчин, имел очень много свободного времени. Это было необыкновенно удачно, потому что он практически всегда был готов вписаться в составляемый ею график свиданий. Когда-то, раза два, он сам пытался назначить свидание. Она могла бы и согласиться и даже хотела согласиться, мучимая сексуальным голодом, но для блага своего плана и из осторожности ответила решительным отказом. С этого времени Выспяньский был в курсе, что в их организации из двух человек графики составляет исключительно она. Ее поначалу слегка удивляло, сколько ее любовник имеет свободного времени – подавляющее большинство знакомых ей мужчин этого возраста были заняты собственным профессиональным ростом, старательно забираясь по ступенькам карьерной лестницы все выше, строительством домов, выплачиванием кредитов, добыванием дипломов МВА, изучением очередного иностранного языка. Они теряли ощущение времени, теряли ориентацию, становились невольниками собственных планов, и – как однажды признался ей ее приятель-гей, который, чувствуя, что вот-вот сойдет с ума, уволился из крупной корпорации и стал гардеробщиком в театре, – наступал такой момент, когда им становилось жалко пяти минут на то, чтобы помастурбировать в туалете, потому что надо было сдавать квартальный отчет.
Анджей Выспяньский таких проблем не имел. У него не было кредитов, которые надо было платить. Жил он у любящей его до безумия мамочки, которая готовила для него обеды и стирала его – исключительно белые – трусики и носочки. Он, не напрягаясь, отрабатывал свою небольшую университетскую зарплату, проводя занятия по латинской грамматике. Поскольку он в течение восьми лет так и не защитил диссертации, его перевели в штат почасовиков, где степень не требовалась. В этих подвижках ему помогал его наставник, старый, консервативный и нелюбимый всеми, но очень влиятельный в университете профессор, для которого Выспяньский время от времени писал статьи и проводил исследования. Молчаливо соглашаясь с тем, что его имя не будет фигурировать среди авторов. Кроме того, взгляды этого профессора и Выспяньского на вопрос «беспримерного и не знающего аналогов в истории убийства в Смоленске», к сожалению, совершенно совпадали. Еще и поэтому Вероника никогда не разговаривала с любовником о политике в постели, под действием алкоголя или во время еды. Вместе с переводом в штат почасовиков Выспяньский, по сути, освободился от необходимости заниматься научной работой и стал обыкновенным преподавателем, учителем – только ученики у него были чуть постарше. Сам он этого, разумеется, никогда не признавал – может быть, даже перед самим собой – и цинично утверждал, что «степени нужны бездарным ученым с комплексами, потому что настоящие знания и мудрость прекрасно обходятся и без свидетельств о защите диссертации». Она была с ним совершенно не согласна, но, чтобы его не раздражать, всегда старательно избегала этой темы.
Если говорить коротко, Анджей Выспяньский не имел степени, зато имел много свободного времени, чтобы заниматься тем, что любил. У него точно было достаточно времени на мастурбацию, хотя он в ней и не нуждался. Он был красив, в меру элегантен и очень ухожен. Кроме того, для еще одиноких молодых девушек только после университета, равно как и для «находящихся в поисках нового» разведенок с детьми он был так называемой интересной альтернативой, потому что его материальное положение и исключительная лень не позволяли назвать его «хорошей партией». Он имел легкий доступ к женщинам разного возраста и охотно им пользовался, разнообразя свою сексуальную жизнь. И при этом, как ни парадоксально, мастурбация его очень интересовала. Выспяньский был внимательным, опытным с точки зрения техники, терпеливым, когда нужно – необузданным или, наоборот, нежным, открытым для всякого рода экспериментов любовником. И все-таки в большинстве случаев он не мог достигнуть оргазма без помощи своей собственной руки. Ни руки Вероники, ни даже долгая и разнообразная стимуляция его анального отверстия ее пальцами, которую он, как и ее муж, очень любил, почти никогда не давали ему того, что он мог дать себе сам. Она не была уверена, но что-то подсказывало ей, что это очередное проявление его нарциссизма. Но это нисколько ей не мешало. Сама она оргазмы и удовлетворение испытывала с ним почти каждый раз.