Когда премьер-министр вернулся в комнату, раздался звонок.
— На обед зовут, — объяснил Эрнест.
Джек помог Эрнесту собрать фотографии, не преминув похитить одну из них. Он сунул карточку в карман, толком не зная, какую именно украл. Увидит, когда останется один.
Премьер-министр действовал прямее. Он спросил Эрнеста, нельзя ли взять фотографию матери.
— Забирай все три, я скоро умру.
— Дядя Эрнест, вы можете прожить еще двадцать лет, — возразил премьер-министр.
— Если повезет, мой друг, через пару недель умру, — ответил Эрнест.
К лифтам вилась очередь из стариков, поэтому Джек с премьер-министром снесли Эрнеста вниз по лестнице в столовую на руках и усадили за круглый стол на шесть едоков.
Лорен и остальные сиделки сновали по залу, расставляя тарелки с водянистыми тушеными овощами и мясом.
— Я не буду вам мешать обедать, ладно? — сказал премьер-министр.
— Не собираюсь я обедать, — ответил Эрнест. — Вообще никогда больше не стану есть. Скажу вам по секрету: я уже два дня не ем. Решил уморить себя голодом.
Он взял тарелку с едой, с трудом наклонился и поставил ее на пол. Чернушка не заставил себя ждать, подошел вразвалочку и начал аккуратно вылизывать переваренную пищу.
Джек сказал, что хочет размять ноги, и пошел прогуляться вокруг здания. Он понял, почему Эрнест не хочет отсюда уезжать: сад был чудесен, с нарциссами и крокусами, которые сияли в траве, под вековыми деревьями. Джек сел на деревянную скамейку с медной табличкой «С любовью, в память Элси Стаффорд, которая была здесь счастлива». Он вынул из кармана похищенную фотографию. Сначала он не узнал Памелу: два полисмена в форме волокли ее по деревенскому лугу, а на заднем плане виднелись свора псов и охотник на лошади. Всадник удивительно смахивал на принца Чарльза. Джек позвонил Памеле, потому что хотел услышать ее голос. В трубку прорывался лай собак и мужской голос.
— У вас гости? — спросил Джек.
— Это мой сосед, Дуглас. Сегодня с ним случилось что-то ужасное. Он никого не трогал, спокойно опрыскивал пестицидами край поля, и тут ни с того ни с сего неизвестный горожанин вытащил его из кабины и швырнул в сточную канаву, где его словесно оскорбляли какой-то трансвестит и пакистанец.
Джек понял, что она очень старается не рассмеяться.
Он сообщил ей, что ее дядя Эрнест решил уморить себя голодом.
— Дурак он, — вздохнула Памела. — Я ему предлагала переехать ко мне, чтобы я за ним присматривала, а он говорит, у него, мол, фобия на собак, с тех пор как прочел «Собаку Баскервилей».
Джек хотел сказать, что любит ее, но мешало незримое присутствие пострадавшего соседа. Памела сказала, что ей пора — приехали за пуделихой по кличке Харри.
Он снова посмотрел на фотографию, пытаясь отыскать причину, по которой об этой женщине следует забыть. Ее взгляды на жизнь разительно отличались от его взглядов. Раньше он считал лис вредителями, а теперь начал понимать точку зрения лис.
Джек вспомнил лисью накидку, которой мать оборачивала шею зимними утрами. Он всегда ненавидел взгляд этих стеклянных глаз. Он позвонил Норме, по ответа не было. Надо спросить у премьер-министра, нельзя ли заехать в Лестер по дороге в Лондон.
Али крикнул ему, что они готовы двигаться в путь. Премьер-министр уже сидел на заднем сиденье, бережно держа пластинку «Топот в Савойе» — точно пакет с нитроглицерином, готовый взорваться.
— Эд, нельзя сидеть и держать ее так два дня, — сказал Джек.
— Но ведь эти пластинки из винила такие хрупкие, — пожаловался премьер-министр.
Али оскорбленно развернулся к нему:
— Слушайте, если вы хотите что-то сказать насчет того, как я вожу, иннит, то когда мне было одиннадцать лет, я по всему Исламабаду водил фургон, полный яичек, и ни одного яичка не разбил, пи разу!
На взгляд Джека, Али явно преувеличил свое водительское искусство, но говорить он ничего не стал.
Спросив у премьер-министра разрешения, Джек велел Али свернуть налево, на шоссе А4б, ведущее к Лестеру.
— Можете доверить мне вашу драгоценную пластинку, — успокоил Али. — Просто положите на сиденье рядом с собой, и Аллах ее сохранит.
Премьер-министр сделал, как велели. Он подумал, что из Али вышел бы сильный партийный деятель.
Через несколько миль к Али вернулось доброе расположение духа, и атмосфера в машине разрядилась. Премьер-министр предложил:
— Может, где-нибудь остановимся и выпьем? Я готова уговорить кампари с содой.
— Эд, правильное выражение — «уговорить бутылку», — назидательно произнес Джек.
— Стратфорд скоро, — отозвался Али. И добавил: — Там Уильям Шекспир родился, кстати.
— Вы еще нам расскажите, что премьер-министр живет на Даунинг-стрит, — раздраженно сказал Джек.
Али торжествующе рассмеялся:
— Уже не живет. Говорят, он в ядерном бункере живет, но, по-моему, он помер.
— Помер? — удивился премьер-министр.
— Ну да. Наверное, пытался ходить по водам и утонул.
Премьер-министр выдавил из себя смех вместе с остальными.
— Мой старший сын, Мохаммед, готовится по Шекспиру к экзаменам за среднюю школу.
— А как он сдал промежуточные экзамены? — заинтересовался премьер-министр.
— Не говорите мне про экзамены, — взмолился Али. — У меня все дети поседели, так переволновались.
— А над какой пьесой Шекспира он работает? — спросил премьер-министр.
— Не над пьесой. Это сонет, типа стишков, — заботливо пояснил Али и признался, что иногда и сам пишет стишки.
Стишки у него, конечно, не очень, он бы никогда их никому не показал, кроме жены. Обычно он этим занимается вечером, когда дети уже легли. Жена купила ему тетрадь и пенал, и все это хранится на полке в старом шкафчике под электросчетчиком в прихожей. Он стал писать, когда Мохаммед прочел ему стихотворение, которое насмешило и его самого, и Али, стишок тот написал один тип, он еще не умер, Саймон Армитадж [63] , живет где-то рядом с Лидсом. Знаменитый, между прочим, парень. Али обрадовался, что Джек о нем тоже слыхал. А вот Эдвина, то есть чувак в блондинистом парике, не слыхал. Поэтому Али ему объяснил, что этот малый, Армитадж, пишет про обычные вещи, вот и Али тоже сочинил стих про свое такси, в котором сравнил автомобиль с ковбойским скакуном. Для книжки, конечно, не годится, но жене понравилось, она переписала стих своим красивым почерком и послала его отцу в Пакистан.
Джек, нахмурившись, смотрел через дорогу на домик Анны Хатауэй [64] , перед входом в который по дорожке туда-сюда бродили табуны туристов.