По пятницам вечером в дом приходила мрачная женщина по имени Джоан и укладывала волосы матери под серую сетку, которую та носила с ранней юности. Норма будто не замечала, что ее лицо совершенно изменилось и синие тени и бледно-розовая помада мало идут женщине, у которой давным-давно эстрогенные добавки вместо матки. А ее одежда? Чистый кошмар!

Джек решил стать полицейским отчасти и из-за материнской манеры одеваться. Он помнил все ежегодные родительские собрания в средней школе, в которую ходил без прогулов каждый день. Он пытался помешать матери прийти — убеждал, что ей надоест ждать своей очереди побеседовать с его скучными учителями, но она настаивала:

— Пускай мне хоть для разнообразия скажут что-нибудь хорошее о моих детях.

Старшие Шпроты опозорили свою фамилию, а Ивонна Шпрот как-то даже подожгла подсобку в кабинете домоводства, потому что забыла на полке зажженную сигарету.

Стоя на лестничной клетке, Джек с волнением следил, как Норма колыхается перед набитым гардеробом. Вот она сняла с проволочных плечиков жакет из искусственного леопарда, и у него сперло дыхание, но он снова смог дышать, когда она кинула жакет на кровать со словами:

— Теперь и не застегнешь, так титьки повырастали.

В итоге, после многих примерок, раздумий и консультаций с его сестрой, мать остановила выбор на белом кримпленовом приталенном жакете и короткой юбочке в тон — сбылись худшие опасения Джека.

Они вышли из дома вместе, однако Джек быстро ее обогнал. Поначалу мать кричала, чтобы он подождал, но Джек не мог заставить себя идти рядом с ней. Он стыдился ее варикозных ног на белых шпильках и шуршания белого кримплена.

Он сгорал от стыда, когда они вошли в школу и их приветствовал директор:

— Вы ведь миссис Шпрот, да? Какой у вас отличный парень, мы все на Джека рассчитываем.

Джек заметил веселую искру в глазах директора, пока этот надутый гад разглядывал его мать. Длинные серьги в виде фламинго, комки туши на щетинистых ресницах, оранжевые румяна на скулах, усталые груди, обвисшие под цветастой блузкой. Когда они вошли в актовый зал, где учителя сидели за столами, к которым тянулись очереди из родителей, Джек был уверен, что все в зале повернули головы и уставились на его мать, потешаясь над ней. Джеку хотелось, чтобы его уважали и чтобы ее тоже уважали.

Услышав, как толстяк, ждавший в очереди, сказал стоящей рядом женщине: «Боже, вы только взгляните!» — Джек ощутил прилив гнева и положил руку на белое кримпленовое плечо матери. А почему бы ей и не надеть серьги с фламинго — ведь красивая птичка!

Глава третья

На дорогу, которая обычно занимала два с половиной часа, Джек потратил пять часов. Фургон с прицепом, везший картофель из Венгрии в район Милтоп-Кейнз, на развилке сложился пополам, картошка рассыпалась, и образовалась пробка сразу на двух магистралях — на М1, ведущей на север, и М25, идущей с востока на запад.

Джек позвонил матери из машины, но та не отвечала. Она очень нервничала из-за телефонных звонков — с тех пор, как всевозможные торговые представители стали названивать ей день и ночь, умоляя приобретать электричество у газовой компании и платить за телефон через сеть водоснабжения. Мать решила, что над ней издеваются.

Когда Джек подъехал к родительскому дому, было без одной минуты полночь, но все окна оказались залиты светом. Мать пользовалась стоваттными лампочками — не удивительно, что у нее вечная задолженность перед электросетью, подумал Джек. Норма еще не легла, дожидалась его. Шагая по дорожке, Джек видел через тонкие занавески ее силуэт: она сидела на диване и смотрела «Ночной конкурс». Мать смотрела все без разбора. Весь экран заполняла большая голова Тома Полина [17] .

Джек постучал в дверь и крикнул в щель для почты. Через несколько секунд он услышал, как мать сказала Питеру, своему престарелому волнистому попугайчику:

— А вот и Джек к нам, Пит.

Дверь отворилась, и Джек поначалу не узнал мать. Он ни разу в жизни не видел ее без макияжа. Норма ухитрялась краситься даже в больнице, когда ее избили (один глаз был нарядный, с голубыми тенями, а другой заплыл). Из больницы мать выписалась неделю назад, но выглядела ужасно: надеть вставные зубы она не позаботилась, а волосы, потерявшие блеск и пышность, старыми веревками печально свисали вдоль запавших щек. Это была не его мать, а скелет его матери. Она походила на страницу, вырванную из «Анатомии» Грэя. Молодой человек, напавший на Норму, вместе с сумочкой и кошельком прихватил ее плоть и кровь.

— Привет, мама. Хорошо выглядишь, — вырвалось у Джека автоматически. Норма придавала очень большое значение внешности.

— Я оставила тебе ужин, — ответила она и повела его через узкую гостиную в кухню.

В семье Шпротов поцелуи и прочие нежности были не в ходу.

Попугайчик Питер безутешно топтался на полу клетки, по щиколотку в шелухе от семян и собственном помете. Его голубые перышки были тусклыми и потрепанными.

Джек сунул палец между прутьев.

— Держи хвост пистолетом, Пит, мамуля идет на поправку, только надо прическу сделать. — Пит частенько становился для Джека каналом общения с матерью.

— Слишком уж я боюсь идти в парикмахерскую, Пит, — сказала Норма.

Пит запрыгнул на перекладину и угрюмо уставился в маленькое зеркальце, которое болталось перед ним.

— Выпендривается он последнее время. — Мать открыла духовку и вынула тарелку, накрытую другой. Потом сняла верхнюю тарелку, явив блюдо, от которого шел пар. — Твое любимое.

Джек взглянул на синеватые обрезки бараньей грудинки, сморщенный горошек и картофельное пюре, прилипшее к тарелке, и сказал попугаю:

— Найти бы того мерзавца, который обидел нашу маму, на месте убил бы.

Он заставил себя съесть почти весь отвратительный ужин. Он знал, что мать ненавидит стряпать и никогда не умела готовить. Джек простил ей забывчивость: он уже больше тридцати лет вегетарианец, а жирную баранину обожал его покойный брат Стюарт.

Норма сидела и смотрела, как Джек ест. Она заметила морщинки вокруг его глаз и две глубокие борозды, которые пролегли от носа к уголкам рта.

Перед сном, в качестве прелюдии, Норма накрыла клетку Питера отрезом ткани из полиэстера с узором в виде подсолнухов. Питер продолжал бродить по темной клетке. Джек строго приказал невидимой птице:

— Угомонись!

Он выключил свет в кухне и, поднимаясь по лестнице в тесную комнатку, где предстояло ночевать, спросил себя, зачем прикрикнул на птицу.

На дешевой сосновой кровати с тощим матрасом спалось плохо, мозоль на ноге все цеплялась за нейлоновые простыни, которые мать предпочитала из-за того, что их не надо гладить.

Где-то в середине ночи Джек вытянул руку, чтобы проверить походный будильник, и сшиб с тумбочки фаянсового ослика. Он услышал, как ослик раскололся, ударившись о голый пол.