Если грустно станет мне,
Вспомню я о папе.
И порадуюсь в душе
Я такому папе.
Внизу подпись — «Папе от Гленна».
Я поблагодарил его, и мальчишка нахмурился. Что ж, улыбки от него не дождешься. Он выглядел помесью классика английской поэзии Уильяма Брауна (такой же хохолок волос, торчащий на затылке) и более молодой, более светловолосой, более худой версии Гордона Брауна, нынешнего министра финансов.
Я не знал, что сказать мальчишке, и возблагодарил Бога за то, что Уильям общителен от природы. Но когда Уильям захотел в туалет, и мы остались одни, мне ничего не оставалось, как признаться, что я в, оттого, что не способен осуществить самое заветное желание Уильяма — подарить полный комплект телепузиков.
Значит ли это, что я подсознательно предупреждал мальчишку о своей родительской профнепригодности?
Наконец Гленн выдавил:
— А как мне вас называть? Папой или Адрианом?
— Папой, — ответил я.
С той минуты Гленн стал называть меня папой по меньшей мере один раз в каждом предложении. Своего отца я не звал никак.
Когда вернулся Уильям, Гленн встал и сказал:
— Мне надо идти, папа.
Мама ждала внизу у лестницы. Она слегка изменилась в лице, когда увидела Гленна. Мальчик густо покраснел, когда я их представлял, и мама, вопреки обыкновению, не смогла найти слов. Пришлось без лишних разговоров выпроводить мальчишку за дверь. Напоследок он сказал:
— Я еще приду, папа.
После его ухода, я помчался в магазин при «Бритиш петролеум» и в панике купил пластмассовый футбольный мяч. Может, удастся вызвать у мальчишки хотя бы мимолетный интерес к этой британской игре.
Вернулся домой и обнаружил маму на кухне вместе с Иваном. Она с какой-то безнадежностью говорила:
— Подожди до тех пор, когда его увидишь .
— Полин, у этого ребенка нет тех преимуществ, что у наших детей: читательских билетов, полноценной пищи и т. д.
Это шутка: меня растили на полуфабрикатах.
Тут в разговор вмешалась Рои:
— Да он раскатывает на велосипеде стоимостью фунтов в двести.
— Наверняка краденый, — вздохнула мама.
Я бросился на защиту Гленна:
— Он мой сын и член семьи Моул. Мы должны научиться его любить.
Мама снова вздохнула:
— Я постараюсь не испытывать к нему неприязни, Адриан, но на любовь требуется время.
Рози еще больше настроила маму против Гленна, сообщив, что он псих и его три раза временно исключали из школы. Первый раз за то, что он бросал свои башмаки через дуб, растущий на территории школы (один башмак зацепился за нижнюю ветку), второй — за то, что заявил, будто мусака [88] , которую подали на обед, — это «говно», а в третий — за то, что заявил преподавателю сравнительной религии, что Бог — это «большая сука», раз он позволяет случаться голоду и авиакатастрофам.
Четверг, 25 декабря
Рождество — банковский выходной
Утомительный день. Уильям встал в 5.30. Попытался отвлечь его от рождественского чулка и убедить вернуться в кровать, но малыш находился в лихорадочном возбуждении и несколько раз пытался ворваться в гостиную, куда Санта-Клаус положил подарки. Как и было условленно, я позвонил отцу и Тане, и сказал им, что Уильям вот-вот «вскроет». Затем постучался в дверь комнаты мамы и Ивана и повторил им то же самое. Крикнул Рози, чтобы просыпалась, и пошел вниз ставить чайник. Это была всего лишь первая моя домашняя обязанность в этот день. Иногда я жалею, что не живу в дофеминистские времена, когда мужчину, полощущего под краном чайную ложку, именовали «большим оригиналом». Отличные, наверное, были времена, когда всю работу делали женщины, а мужчины бездельничали, почитывая газеты.
За приготовлением брюссельской капусты, моркови, картошки и т. д. расспросил отца о тех благословенных временах. Взгляд его мечтательно затуманился.
— Золотой был век, — сказал он, едва не задохнувшись от нахлынувших чувств. — Жалею только о том, что тебе не довелось пожить в нем взрослым. Я приходил с работы домой, обед уже стоял на столе, рубашки выглажены, носки выстираны. Я не знал, как включать плиту, не говоря уж о том, чтобы готовить на этой хреновине. — Он прищурился, и голос его превратился в шипение: — Эта трахнутая Жермейн Грир [89] разрушила мою жизнь. Твоя мать навсегда изменилась, после того, как прочла эту поганую книжулю.
Норфолкские Сагдены, родители моей матери, заявились в час дня. Меня изумило, что власти в Суонси разрешили дедушке Сагдену водить машину. У него катаракта и нарколепсия — состояние, которое вгоняет его в сон каждые двадцать минут.
— Да он надолго не засыпает, — сказала бабушка Сагден. — Так, на секундучку-другую.
После приезда они пять минут сидели перед телевизором и, завороженно раскрыв рты, пялились на экран. В их краях слабый сигнал. Спросил маму, сказала ли она Сагденам о Великом обмене партнерами в семействах Моул и Брейтуэйт.
— Нет, — ответила она, — они фермеры-пенсионеры, которые всю жизнь выращивали картофель. Новость смутит их.
Я определенно увидел смущение в глазах бабушки Сагден, когда Иван под омелой заключил маму в объятия и добрых две минуты целовал ее по-французски. Я с радостью оставил их за этим занятием и удалился на кухню. Где пришел в ярость, увидев, что проклятая индейка так и не разморозилась!
С чего бы это? Она провалялась в ванной, по меньшей мере, шестнадцать часов.
Рози целый час сидела со своим новеньким феном «Ровента» и, врубив его на полную мощность, обдувала полости индейки теплым воздухом. К тому времени, когда мы достали это чудовище из духовки, уже темнело, и все обожрались шоколадом и пирожками. Должен признаться, дорогой Дневник, что последние десять минут перед подачей рождественского ужина были, наверное, самыми напряженными в моей жизни. В сравнении с этим подача обеда на шестьдесят человек в «Черни» — сущий пустяк. Сколько месяцев я талдычил маме, чтобы она починила большую конфорку на электрической плите, так… нет, это было бы слишком разумно для нее!
Наконец, когда все овощи сгруппировались по блюдам, а жареный картофель, свиные сардельки и тефтели художественно улеглись вокруг индейки, до моего сознания достучалась ужасная истина: я забыл приготовить подливку! В обычной семье на такое бы попросту наплевали: побольше кубиков для соуса «Бисто», добавить бульонных кубиков «Оксо» и дело в шляпе. Но Рождественская Подливка Моулов обросла за многие годы мифами и легендами.