Сказал:
— И черт с ним. Я так рад, что ты по мне скучаешь! На таких условиях можешь сократить меня хоть до одной буквы «Э».
— Похоже, к тому все равно идет, — усмехнулась Рут. — Но учти, если завтра обнаружится, что ты снова помнишь, как я мыла посуду на кухне и этот наш разговор, я буду все отрицать. Неловко наяву признаваться почти незнакомому человеку, что соскучилась. А во сне само вырвалось. И почему-то нормально. Как будто так и надо. Такой уж дурацкий сон.
— Отличный сон. Но договорились, наяву я тоже сделаю вид, будто ничего такого не слышал. И сам не стану говорить, что счастлив тут, как последний дурак, — просто оттого, что живу в твоем доме, хожу по твоему городу, кормлю твоего кролика и вдруг выясняю, что у тебя полотенца такого же цвета, как мои, и простыни, и Моцарт…
— Мой Моцарт такого же цвета, как твой?
Смеялись совсем как наяву. Только Рут при этом продолжала терзать чашку. Похоже, действительно не могла перестать ее мыть.
Добавил, досмеявшись:
— И письма я тебе наяву не отправлю. Потому что письма — это уже совсем страшный компромат на меня. Взрослые люди такого друг другу не пишут. А я уже штук восемь накатал.
— Нет уж, письма, пожалуйста, отправь, — строго сказала Рут. — Потому что, во-первых, все равно проговорился. А во-вторых, я же правда скучаю. Зря, что ли, ты снишься мне каждую ночь?
Молчал, потрясенный тем, как складывается их разговор. В такой ситуации уже не имеет значения, кто кому снится. И как это вообще возможно. И кто сошел с ума, вернее, кто сошел с ума первым. Потому что теперь-то, пожалуй, оба. И господи, как же это хорошо.
— Слушай, — сказала Рут, — я тебя особо не расспрашивала, хотя ужасно хотела. Наяву казалось бестактным лезть в чужие дела, я так не могу. Но сейчас-то можно, а даже если нельзя, все равно спрошу: а чего тебя вообще понесло в Вильнюс? Да еще на целых два месяца. Какие у тебя здесь дела?
— Абсолютно никаких. То есть одно дело теперь есть: присматривать за твоим кроликом. Но это все.
— Ты приехал в Вильнюс, потому что захотел возиться с чужим кроликом? Я правильно тебя поняла? А не проще было завести своего?
— Не совсем так. Я приехал в Вильнюс потому, что здесь нашлось бесплатное жилье на достаточно долгий срок. Ну, просто твое объявление первым на глаза попалось. А мне было почти без разницы куда, лишь бы поехать. Лишь бы начать.
— Начать что?
— Новую жизнь. Такую, как всегда хотелось. Переезжать из города в город, задерживаться где-то на месяц, где-то на полгода, как пойдет, чтобы не туристом по достопримечательностям проскакать, а пожить по-настоящему, втянуться в городской ритм, обзавестись привычками и предпочтениями, с кем-то познакомиться, что-то начать понимать, а потом — рррррраз! — и дальше. Еще куда-нибудь. Вообще-то, для такой жизни надо быть богачом. Но я, как и ты, грабить банки не умею. Бонни и Клайда из нас не выйдет, это я уже понял. Но, может, оно и неплохо?
— Переезжать из города в город, — зачарованно повторила Рут. — Менять одну жизнь на другую, не всерьез, понарошку, как будто у тебя их много-много, как платьев в шкафу модницы, самого долгого лета не хватит, чтобы выгулять все, но можно хотя бы просто покрутиться перед зеркалом. Слушай, как же я тебя понимаю! Сама когда-то мечтала так жить. Перепробовать побольше разных судеб или хотя бы только разных городов и стран и везде представляться разными именами, просто так, от жадности, чтобы примерить на себя все, сколько успею. Но знала, что не решусь. И организовать не сумею. И деньги — хоть сколько-то — совершенно необходимы. Откуда, скажи на милость, их брать? Но ты, получается, все же решился. Вот объясни мне, разумной трусихе, как?!
Сказал:
— Знала бы ты, сколько лет я не решался. Жил, как нормальный человек, каждый день ходил на работу, два раза в год брал отпуск, уезжал куда-нибудь на край света, и это было настоящее счастье, только слишком быстротечное — ну уж какое есть. А все остальное время я — отдельно, а мои мечты о вечных странствиях — отдельно, ясно же, что невозможно, так не бывает, люди так не живут, кроме разве что нескольких сотен эксцентричных богачей, но одним из них мне не стать, даже если мою прекрасную зарплату завтра увеличат еще втрое. Но, в общем, и так все неплохо, говорил я себе, оглядываясь по сторонам, сравнивая себя с другими, и был по-своему прав. Так бы и жил до сих пор, если бы не заболел. Одно время думал, что не выберусь, но, как видишь, выбрался, даже без серьезных последствий, не хмурься, забудь, не о чем тут говорить. Просто пока выбирался, у меня появилось время как следует подумать. Спросить себя, что именно так сильно боюсь потерять сейчас. И оказалось — возможности. Сотни тысяч нереализованных возможностей, одна другой слаще. Понятно, что до всех мне не дотянуться, ни одной самой долгой человеческой жизни на это не хватит. Но с чего-то можно начать. Я спрашивал себя: «Чего ты хочешь больше всего на свете?» И отвечал. Целыми днями только тем и занимался, что отвечал себе на этот вопрос. Больничная скука и слоняющаяся по коридорам смерть, о которой никогда точно не знаешь, за кем она сегодня пришла, — отличные исповедники. Кого угодно заставят посмотреть в лицо некоторым фактам о себе. А когда я вышел из больницы, практически новорожденный, растерянно озирающийся по сторонам, оказалось, что моя прежняя жизнь уже благополучно рухнула — сама, без моих усилий. На работе мне нашли замену, девушка успела не только закрутить новый роман, но и выскочить замуж, друзья — не то чтобы отвернулись, даже помогали, чем могли, но им было скучно со мной больным и совсем не о чем говорить с выздоровевшим, а мне — с ними, я все-таки сильно изменился за это время, и общего контекста у нас не стало, это тоже важно, может быть, вообще важнее всего… На самом деле я мог быстренько отстроить на этих руинах новую жизнь, точную копию старой. С моим резюме и знакомствами совсем несложно найти работу, а все остальное наросло бы само собой: девушки, друзья, прежние или новые, какая разница, отпуск на тропических островах, квартира — если не та же самая, то примерно такая же; год спустя я, чего доброго, решил бы, что жизнь наладилась, выдохнул и снова принялся бы мечтать о чем-нибудь прекрасном и даже вполне возможном — для других, не для меня. Но я сказал себе: «Стоп». Подсчитал остатки финансов, окончательно понял, что богатым бездельником мне, увы, не бывать, зато если путешествовать, скажем, автобусами и находить недорогое, а еще лучше бесплатное жилье, моих запасов хватит на пару-тройку очень счастливых лет. По крайней мере таких, как я хотел. А там — поглядим.
— Ну ты даешь, — вздохнула Рут. — Не думала, что ты такой храбрый.
— И глупый.
— Не без того. Но такой глупости поди еще научись. Слушай, как же я рада, что ты нашел мое объявление!
— А я-то как рад. Совсем не собирался ехать в Вильнюс. В моих мечтах фигурировали Париж, Барселона, Венеция — список настолько предсказуем, что можешь продолжить сама. И тут вдруг: «Требуется компаньон для белого кролика». Я так и сел. Сперва написал из чистого любопытства, потом ходил, думал, говорил себе: «Какая разница, с чего начинать, лишь бы поскорей, пока голова не заработала в нормальном режиме и не прикрыла проект». И вдруг как-то неожиданно выяснилось, что я уже приехал и стучу в твою дверь. И с этого момента все пошло не по плану. Я тут у тебя как-то внезапно обнаружил, что мне все еще довольно мало лет. И я снова ни черта не знаю о мире, в котором мы живем. Зато у меня определенно есть сердце, большое-пребольшое, едва помещается в груди. И куча времени впереди — в любом случае, сколько бы его ни осталось, потому что теперь даже всего один день — это невероятно много, как целая жизнь. Не могу объяснить, почему так. Ай, неважно. Я сейчас вообще ничего не могу объяснить. Но оно происходит, а это главное.