— Кто-нибудь еще знает, кто такой Чарлз Айвз? — обратилась я к студентам.
Тишина, как в безвоздушном пространстве.
— Лорри, можно вас попросить?..
— Чарльз Айвз, годы жизни с тысяча восемьсот семьдесят четвертого по тысяча девятьсот пятьдесят четвертый, — громко отчеканила Лорри, распрямляя спину, — американский композитор, известный применением полиритмии, политональности, четвертитонов и алеаторики. [55] Наиболее значительные произведения — «Неотвеченный вопрос» (тысяча девятьсот шестой) и «Три селения в Новой Англии» (с тысяча девятьсот третьего по тысяча девятьсот четырнадцатый). Стал лауреатом Пулицеровской премии по музыке в тысяча девятьсот сорок седьмом году.
Не девушка, а ходячая энциклопедия. Я была страшно заинтригована. Когда один из парней — очень элегантный, в кремовом джемпере с высоким горлом от Ральфа Лорена, — сдавленно хихикнул, слушая ее бесстрастный, как у робота, голос, я взглянула на него так сердито, что он испуганно шепнул: «Извините». Лорри, казалось, не обратила на это внимания.
— Это невероятно, потрясающе, Лорри, — обратилась я к ней. — Но, помимо того, что Стивенс и Айвз оба работали в страховых компаниях и оба удостоились Пулицеровской премии, возможно, их роднит еще что-то?
Давай, детка, блесни, покажи своим однокурсникам, какая ты умница и молодец.
Она так и не подняла на меня глаз. И снова, заговорив, начала мерно раскачиваться взад и вперед, как ортодоксальный раввин на молитве.
— Оба они расширили возможности языка. В случае с Айвзом это музыкальный язык. Что касается Стивенса, это редуктивный абстракционизм…
Редуктивный абстракционизм — вот это да! Ну и молодец!
— …позволявший ему говорить о серьезных метафизических материях в стиле, который, хотя и богат метафорами, не допускает нетрезвенности.
Лорри замолчала и села на место.
— Просто блестяще, Лорри, и очень глубоко, особенно в отношении языка Стивенса. Но я хотела бы вернуться к вашему первому вопросу: вы, значит, считаете, что скромная и, хочется сказать, нетворческая профессиональная жизнь Стивенса подталкивала его к экспериментам в литературе?
Лорри снова поднялась.
— Это не я считаю, — произнесла она. — Так считаете вы, профессор.
— Но я возвращаю вопрос вам — возможно, это и нечестно, но вы все же ответьте.
— Как я считаю? — переспросила она своим механическим голосом.
— Да, именно.
Долгая пауза.
— Я считаю… я считаю… ну, на самом деле я считаю, что если занимаешься таким скучным делом, как страхование, то лазейка для бегства на самом деле необходима.
Этот ответ вызвал взрыв одобрительного смеха у однокурсников, и на лице Лорри Квастофф, не ожидавшей такой поддержки, промелькнула мимолетная улыбка. Затем она снова села.
Я хотела поговорить с Лорри после занятия, но девушка выскочила за дверь прежде, чем я успела ее задержать. В тот же день, встретившись в коридоре с профессором Сандерсом, я упомянула блестящую студентку Лорри Квастофф.
— Да-да, я хотел вас предупредить насчет нее, — ответил он. — Она девушка необычная. Как вы, наверное, убедились, она своего рода феномен…
— Феномен со странностями, хотите сказать?
— Мы, разумеется, не рассматриваем ее так, но другие люди дают подобные оценки. Видите ли, Лорри Квастофф для нас случай особый. Потому что ее диагноз — высокофункциональный аутизм. Она аутист с весьма незаурядным интеллектом.
Всё сразу обрело смысл — монотонность речи, неспособность смотреть в глаза, раскачивание всем телом, когда девушка говорила.
— Мы приняли ее на обучение после долгих колебаний. И дело тут не в интеллекте — как вы могли заметить, он у нее блестящий, — а в том, удастся ли ей удовлетворительно социализироваться и освоиться в университетской среде. До сих пор она справлялась совсем неплохо, хотя до сих пор не обзавелась друзьями, а студенты из тусовки спортсменов, бывает, поддразнивают ее. Одному из инспекторов ее общежития было поручено ее опекать, присматривать и следить, все ли у нее в порядке. Как выяснилось, Лорри великолепно организована, она настоящий педант — инспектор говорила мне, что комната девушки в безупречном состоянии, — а ее способности к обучению просто поразительны. Она еще новичок, но я уже порекомендовал ей оформить перевод в одно местечко поблизости отсюда… в Кембридже… и думаю, в Гарварде поймут, что нужно быть полными идиотами, чтобы от нее отказаться.
— Если я могу чем-то помочь в этом деле, дайте мне знать. Уж я-то знаю гарвардскую кафедру английского вдоль и поперек.
— Не сомневаюсь в этом, Джейн. Не сомневаюсь.
Вернувшись в кабинет, я просмотрела список студентов, посещающих курс по американскому натурализму, — вот это да, оказывается, Лорри Квастофф была записана и на него. Группа была просто огромной — семьдесят три человека, — и занятия проходили в такой просторной аудитории, что в первый раз я не рассмотрела ее в этой толпе. Но, придя на семинар в тот день, я внимательно осмотрела ряды студентов и заметила, что Лорри сидит сзади и справа, одна. Увидела я и Майклса, сидевшего в окружении своих мускулистых дружков и блондинистых подружек. Встретившись со мной глазами, он состроил шаловливо-испуганную гримасу, будто озорной школьник под взглядом строгой учительницы. А потом с хамским видом подмигнул мне, словно говоря: Думаешь, ты со мной сладила?
Я кашлянула, призывая аудиторию к тишине, поздоровалась и вернулась к обсуждению «Американской трагедии», а точнее, к мрачной сцене, предшествующей казни Клайда за преступление, которого он не совершал. Завладев вниманием студентов описанием казни на электрическом стуле, я задала вопрос, знает ли кто-нибудь, какое произведение искусства вдохновило Драйзера на написание романа. Никто не ответил. На одном из последних рядов Лорри Квастофф хотела было поднять руку, но испуганно ее опустила. Я заметила это движение.
— Мисс Квастофф, — обратилась я к ней, — мне показалось, вы хотите что-то сказать.
Едва я произнесла «мисс Квастофф», как Майкле, повернувшись к приятелям, скорчил обезьянью рожу. Когда он это проделал, Лорри вдруг решительно поднялась. Слишком громко, пронзительно она заговорила:
— Достоевский. Вот ответ. Драйзер любил «Преступление и наказание»… и тоже обратился к теме угрызений сов… сов… сов…
Лорри застряла на этом слоге и продолжала его повторять. Из угла Майклса и его «дружины» явственно доносилось хихиканье. А когда я услышала, как он передразнивает Лорри («Сов… сов… сов…», — повторял он громким шепотом), то не выдержала и взорвалась.
— Мистер Майкле, — крикнула я, — будьте любезны встать.